Александр Ласкин - Петербургские тени

Сам же Сергей Павлович на авансцене. Смотрит прямо на зрителя и приготовился к какому-то властному жесту.

В самом деле существовал этот занавес или художник его придумал? На то Дягилев и человек театра, чтобы разделять жизнь на сцену и закулисье.

Есть много подтверждений того, что импресарио разделял. Иногда был жестким и властным и – почти сразу же – мягким и доверчивым.

Актер! Кожей ощущающий границу своего публичного и непубличного существования.

Казалось бы, при чем тут Зоя Борисовна? Она-то точно чужда театральности. И по воспитанию, и по возрасту все это ей не очень свойственно.

Общее, впрочем, есть. Можно еще раз вспомнить: «Хотите, Зоя, новеллу?», присовокупив к названному жанру романы, повести и поэмы.

Еще есть сходство в занятиях. Ведь Дягилев тоже создавал среду. Не зря он подчеркивал свои родственные отношения с Петром Великим.

Возможно, так высоко оценив Дягилева, Зоя Борисовна проговорилась. Подчеркнула, что ценит в себе те качества, которые самыми главными считал он.

Уж чего-чего, а деклараций импресарио не избегал. Однажды даже пикировался по этому поводу с испанским королем Альфонсо ХIII.

Как видно, король был очень неглуп. Как-то сразу он раскусил конкурента и ему захотелось его подразнить.

– А что делаете в труппе вы? Вы не дирижируете, не танцуете, не играете на фортепиано. Тогда что же?

Своим ответом Дягилев подчеркнул: да, конкурент. Если бы жизнь сложилась иначе, он вполне мог взять на себя королевские обязанности.

– Ваше величество, я – как вы. Я не делаю ничего, и в то же время я незаменим.

Зоя Борисовна тоже могла бы стать королевой. Или, по меньшей мере, Дягилевым.

Даже сейчас, удалившись от дел, она следует тем правилам, которые когда-то приняла для себя. Правила это удивительно простые. Даже странно, что отнюдь не все люди на свете считают их для себя обязательными.

Твоя жизнь – это не только твоя жизнь. Если ты существуешь, то только в той степени, в какой существуют другие люди.

У меня есть еще одно доказательство ее особых качеств. Тут так же как с упомянутой Нарышкиной. Бывают случаи, когда все ясно с первого взгляда.

У режиссера-документалиста Владислава Виноградова есть привычка щелкать фотоаппаратом. Увидит что-то любопытное – и непременно зафиксирует.

Все-таки, Виноградов – бывший оператор. У человека этой профессии не два глаза, а три.

Так вот однажды звонит Владислав Борисович. Рассказывает, что ходил на какое-то сборище. Всех, кто попал к нему в кадр, знает, кроме одной пожилой женщины.

Как вы понимаете, это была Зоя Борисовна. Причем ее он снимал больше других. Все вглядывался и пытался понять: отчего кажется, что они знакомы много лет?

Кстати, Сергей Павлович имеет отношение не только к Зое Борисовне, но и к этой повести. Может, даже не столько он сам, сколько его скульптурный портрет работы Левона Лазарева.

Странный у Лазарева Дягилев. Человек-легенда, то есть отчасти – человек, а отчасти – памятник. Один глаз – иронический, другой – смотрит поверх голов.

Импресарио бронзовеет, наливается величием, но нечто дерзкое в нем тоже присутствует. Он готов и к жизни в веках, и к очередной неожиданной выходке.

Кажется, мы с вами уже читали о таком монументе. «Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, – завершает мемуарную книгу Валентин Катаев, – так как мне вдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец».

Вот так себя чувствует Зоя Борисовна. Особенно тогда, когда опять узнает, что кому-то из ее знакомых поставлен памятник.

Сколько их? Уж ахматовских-то просто не перечесть. Еще не забыты Зощенко, Шостакович, Тынянов, Мандельштам…

Даже младшему ее современнику Бродскому есть монумент во дворе филфака петербургского Университета работы ее давнего знакомого Константина Симуна. Перед нами Вечный Странник, возможно даже, Вечный Жид. Вот почему основанием для головы поэта скульптор сделал мраморный чемодан.

Да, нелегко нашей героине. Она еще не успела проститься со всеми, а морозная вечность тут как тут.

АЛ:Поговорим о смерти Сталина. Это все же событие центральное. Завершался огромный период жизни.

ЗТ:Уверяю вас, в нашем доме никто не плакал… Брат недавно женился и снимал комнату у бывшей секретарши Бухарина. Несмотря на арест начальника, она оставалась жутко партийной. Комната крохотная, по сути пенал. Коля и Катя легли спать на узкую кроватку, вдруг распахивается дверь, с воплем влетает рыдающая хозяйка: «Сталин умер!». Молодожены натянули на голову одеяло и просто умирали от хохота… Еще я знаю такую историю от Рихтера. Так вышло, что Нина Львовна узнала о смерти Прокофьева раньше, чем о смерти Сталина. Немедленно помчалась к Прокофьевым. Стоит рядом с телом композитора в совершенном потрясении. Тут в комнату врывается дама. Такая нарядная, дородная. Это супруга композитора Книппера. Любимого, надо сказать, племянника Ольги Леонардовны. Что сам Лев Константинович, что его супруга были людьми ограниченными. Оба такие физкультурники. Так вот дама прямо с порога вопит: «Сталин умер». Нина Львовна, тщедушная, тоненькая, схватила эту тетку и вытолкала за дверь… Андрей Вознесенский сравнил Нину Львовну с французскими кружевами. Вот вам и кружева… Самого же Рихтера в день смерти Сталина и Прокофьева не было в Москве. В столицу, чтобы играть на похоронах вождя, его доставили из Тбилиси. Самолет был набит венками и цветами. От Рихтера я знаю такую фразу: Прокофьев много раз повторял, что Сталина он не переживет. На похороны Сергея Сергеевича пришли шесть человек.