Александр Ласкин - Петербургские тени

Утверждал, что в «Войне и мире» Прокофьева главное – ритм. Поэтому следует исполнять эту оперу в сукнах, чтобы ничто не мешало музыке. Декораций практически нет, а вот костюмы непременно музейные. Уж если шпага, то не простая, а с какой-нибудь по-особому выгнутой ручкой.

Бывало, Святослав Теофилович не только расскажет, как ему видится художественное событие, но и кое-что сделает для его осуществления.

Однажды назначил концерт на четыре часа. Почему так рано? Если бы вечером было что-то еще, так нет же, одно-единственное выступление.

Все, конечно, запаслись билетами, но при этом чертыхаются. Говорят, что много чего отменили для того, чтобы успеть.

Рихтер еще приказал погасить люстры и оставил лампочку на пюпитре.

Все это, конечно, не просто так. Ведь время белых ночей. В этот период в нашем городе воздух становится одушевленным.

И действительно, эффект удивительный. В круглые окна на хорах необычайно красиво падал свет. Из каждого окна по снопу.

Хоть перебирай световые волокна. Или так подставь руку, чтобы лучи свободно проходили между пальцами.

Только у Вермеера свет падает настолько зримо. Не растворяется по холсту, а собирается в пучок.

С этой мыслью Зоя Борисовна пришла к Рихтеру за кулисы. Выразила удовольствие по поводу того, что вышел чистый Вермеер.

Святослав Теофилович ничего не сказал, но был явно доволен. Его знакомая подтвердила, что послание не только получено, но и прочтено.

Да если бы речь шла только о творчестве. Самое скромное мероприятие, вроде похода в музей, Рихтер превращал в событие.

Казалось бы, какие возможности у посетителя выставки? Посмотрел, выразил восхищение, призвал товарища разделить свои чувства.

Так будут вести себя люди без воображения, но Святослав Теофилович непременно что-то придумает. Он ведь не только Шопена с Бетховеном интерпретирует, но буквально всякий момент действительности.

С десяти попыток не отгадаете, как он развлекал себя и свою спутницу. Предложил подумать, какую из картин они могли бы приобрести.

А ведь разговор шел в большом музее. Если бы услышал кто-то из служителей, то ему следовало бы вызвать милиционера.

Но Рихтер и Зоя Борисовна ничуть не смущаются, ищут, на чем остановить взгляд. Холодно… Тепло… Горячо… Гойя? Пожалуй нет. Тогда, может, Рембрандт?

Это Зоя Борисовна ткнула пальцем, а Рихтер как обычно внес свои коррективы.

Слишком сложная он натура. Если и примет чужое мнение, то только что-то оговорив.

«Это бы я не купил, – отвечает, – но если бы мне подарили, то я бы повесил».

Или другая история. Тоже свидетельствующая о том, что любой момент может быть прожит так, что потом будет долго помниться.

Как-то устроил Святослав Теофилович у себя дома выставку Натальи Северцовой. Кстати, супруги Александра Георгиевича Габрического.

Вроде совсем нет повода для игры. Впрочем, у Рихтера любая минута засверкает новыми красками.

«Давайте, – говорит, – представим, за кого бы вы могли выйти замуж, а я мог бы жениться».

И тут же показал на седенькую старушку на картине «Очередь в баню». Все сидят рядом, а она немного в стороне.

«Это, – сообщает Рихтер, – надежный вариант».

В этой фразе виден автор. Вот он, оказывается, какой. Не только красивый череп, гениальные руки, но и нечто совершенно домашнее.

Среди собеседников Зои Борисовны много людей замечательных, но Рихтер еще и прелестный. Весь как бы состоящий из потоков музыки.

Что ни поворот разговора, то другая мелодия. Вот и на сей раз слышалось что-то такое, что он вполне мог бы сыграть.

АЛ:А что было потом?

ЗТ:Послевоенное время для меня во многом связано с Царским Селом и Павловском. Как вы помните, именно в Екатерининском парке для меня война начиналась… Сразу после того как немцы ушли, мой институтский преподаватель Герман Германович Гримм бросился в разрушенное Царское Село. Еще с ним поехал Беликов из Охраны памятников. Был этот Беликов удивительно легкий, быстрый, шустрый. Любил рассказывать, как, не имея ни копейки, он умудряется что-то спасать. Как-то у него получалось обвести вокруг пальца любых негодяев! Гримм замечательно изображал, как маленький Беликов, подобно шарику, катился по анфиладе Екатерининского дворца.

АЛ:Как – анфиладе? Сегодня в каждом зале дворца стоят фотографии чудовищных разрушений. Есть такое письмо художника Константина Кордобовского, который одним из первых оказался в Пушкине. Он пишет о том, что восстановить дворец невозможно.