Александр Ласкин - Петербургские тени

Успокоился я только тогда, когда догадался об первоисточнике. Ну, конечно, «Зеркало». Много десятилетий я смотрю эту картину и вот она проявилась.

Самое главное в «Зеркале» – разномасшабность. Маленькое, большое, огромное… Каждый осколок отразил что-то свое, а все вместе образуют портрет.

Первые два-три года фильм мне просто нравился, и только потом я понял, что к чему.

Для этого следовало отправиться в Эстонию послушать лекции Лотмана. Именно от него я услышал самую любопытную трактовку работы режиссера.

Сперва, впрочем, о месте действия.

Тарту в те годы был не Тарту, а Лотман. Примерно так же как Царское – Пушкин. Все, происходящее в этом городе, имело отношение к главной достопримечательности.

Даже студентки на вечерних прогулках говорили, в основном, об учителе. Как я ни старался встрять со своими сюжетами, они ни за что не уклонялись от темы.

Юрий Михайлович в самом деле больше походил не на ученого, а на гуру. Хотелось спросить его не о Пушкине или декабристах, а о том, для чего жить.

Как-то я сидел дома у одной его ученицы, а тут Лотман пришел вернуть мясорубку. Впечатление было настолько сильным, словно он спустился с небес.

Правда, немного смущала эта мясорубка. Было бы куда более понятно, если бы он вернул синхрофазотрон.

Возможно, дело в интонациях. Свою благодарность профессор выражал с той же размеренностью, с какой утром читал лекции.

Я тогда подумал, что если этот человек захочет, он и о мясорубке прочтет лекцию. Тут-то и станет ясно, что мы не знали чего-то очень существенного.

Об этом я вспоминаю, перечитывая свою «тартускую» тетрадку. Буквально все тут интересно, но вот эта запись самая важная.

««Зеркало» Тарковского, – говорил Юрий Михайлович на лекции 4 марта 1978 года, – можно воспринять как модель памяти. Мы вспоминаем не все подряд, а в соответствии с некими предпочтениями. Через вспыхивающие в памяти эпизоды смысл раскрывается с ясностью, которая не под силу линейному повествованию. В мире Тарковского все, что происходило во временной последовательности, существует как бы одновременно».

Да, вот еще: «Автор живет в своем мире, он то входит, то выходит из него. Это колебание создает формулу иронии. Ирония не исключает лирики и прибавляет множественность точек зрения».

Спасибо, Юрий Михайлович, объяснили. А я-то сомневался. Теперь я совершенно уверен, что именно так надо двигаться дальше.

К формуле Лотмана добавим то, что я все больше проникался ролью соседа. Все время находил какие-то пересечения и параллели.

В конце концов это стало похоже на игру. Что за ситуация ни вспомнится, я сразу прикидываю: нет ли тут места для нее?

Даже какие-то картины выплывали. Вот, к примеру, мне десять лет, а Зое Борисовне сорок три.

Я играю в садике рядом с ленинградским Домом кино, а она в своем неснимаемом в течение двух десятилетий пальтишке идет мимо. Может, даже не одна, а с тем же Натаном Исаевичем.

Вряд ли она разглядела в компании детей своего будущего биографа, но начало наших отношений было положено именно тогда.

Ведь еще до того, как я стал ее соседом по Школьной улице, мы уже были, как сказал бы Юрий Трифонов, «соседями по времени».

Пусть соседство не столь близкое, как в первом случае, но игнорировать его невозможно. Многое нас разделяет, но все-таки общего больше.

Когда Зоя Борисовна сочиняла интерьеры, то никогда не рассчитывала на легкую удачу. Считала, что чем будет сложнее, тем лучше получится.

Конечно, и при очень больших потолках ее не покидала фантазия, но интересней всего были невысокие помещения. Сразу появлялись варианты как сделать так, чтобы возникло ощущение простора.

Однажды она рассказывала о том, как проектировала один магазин и придумала зеркальные потолки. Пространство сразу увеличилось ровно в два раза.

Тут я вспомнил этот магазин. Он находился в нескольких минутах от того места, где мы в то время жили.

Для середины шестидесятых эти потолки были несомненным ноу-хау. А уж для меня, десятилетнего, настоящим событием.

Представляете? На тебя глядит огромный глаз, а ты в нем отражаешься с точностью до наоборот.

В одно и тоже время стоишь на полу и свисаешь с потолка. Причем так ловко, что ни тебе, ни другим это не причиняет неудобства.

А рядом, подобно сталактитам, висят папа с мамой. Все это настолько забавно, что не хочется отсюда уходить.