Александр Ласкин - Петербургские тени

ЗТ:И нас, детей, удивлял. Обаяние неотразимое. Остроумие, элегантность. Доброта, конечно. У нас были еще детские интересы, а Кирка был как бы наравне со взрослыми. Учился идеально. Ему это просто ничего не стоило. Он был отродясь грамотен, писал сочинения за весь класс. Помню очень смешное сочинение написал за нашего общего друга, Альку Таубера. Алька занимался в живописном кружке Дворца пионеров и там ему поручили написать автобиографию. Алька немного растерялся, и Кирка взялся ему помочь. Выглядело это так: «В таком-то году по дороге из Амстердама родился великий живописец Петер Пауль Рубенс. Ровно через триста лет по дороге из Гомеля в Бердичев родился будущий великий живописец Александр-Мишель Таубер-Брунштейн». Алька жил в том же доме на Кирочной, что Мариенгофы, и ему выпало вынимать Кирку из петли. Для него это навсегда стало огромной травмой.

АЛ:Израиль Моисеевич Меттер говорил мне, что в тот день, когда покончил жизнь самоубийством Кирилл, он встретил Эйхенбаума, и они почти хором воскликнули: «Мы слишком много болтали». У взрослых была защитная реакция, а на мальчика эти разговоры подействовали так, что он просто не смог жить дальше.

ЗТ:Может, и так. Хотя на кого-то это совсем не влияло. На Мишу Козакова, например. Он тоже рос среди взрослых. И тоже все знал. Кирилл был мальчиком не только ранимым, но и очень твердым. Ведь как он завершил жизнь? Все продумал и исполнил. Даже немного свой уход театрализовал. Оставил на столе том Достоевского, раскрытый на той странице, где описывается самоубийство Ставрогина. Я в это время знала только «Белые ночи» и «Неточку Незванову», а он прочел Достоевского насквозь.

В комнате, в которой он повесился, стояло охотничье деревянное кресло. Помнится даже, украшенное какими-то рогами. На это кресло упали те книги, на которые он встал, прежде чем от них оттолкнуться. Это тоже были тома Достоевского. Кира, как известно, к этому времени уже сочинял и свои рукописи оставил в абсолютном порядке. В этом тоже проявилась его воля. Анна Борисовна говорила, что задолго до того дня она видела веревку у него в комнате, но не придала значения. Все было решено давно, оставалось только подождать дополнительного повода. А повод оказался такой: в этот день, узнав о том, что его вызывают в школу, отец впервые в жизни дал Кирке пощечину. В отчаянную минуту он сам об этом рассказал Тауберу.

АЛ:Анатолий Борисович, как я понимаю, был человек с амбициями. Во времена имажинизма его «ячество» проявлялось безо всякого стеснения, а потом он его тщательно скрывал.

ЗТ:Кое-какой фасон все же держал. Он был человек красивый, окруженный со всех сторон обожанием. Когда играл в теннис, все сбегались смотреть. Маловероятно, что в школу его вызывали из-за успеваемости. Скорее, тут что-то связанное с одним Киркиным увлечением. Он был влюблен в одноклассницу, делал ей подарки и посвящал стихи. Потом эту девочку мы увидели на похоронах.

У меня сохранилась страничка Киркиного дневника. Начинается она так: «Годы похожи один на другой, только некоторые бывают повыше. Этот год был повыше. В этот год я ехал один в Коктебель, стоял на площадке и курил папиросу». А завершается: «В семнадцатом веке я был бы Боярдом, в девятнадцатом – Байроном, в нашем веке я – самоубийца».

Первого марта Кирилл был у нас на дне рождения Коли, а четвертого его не стало. Когда я прибежала в школу сказать, что Кирка повесился, Коля побледнел и сказал: «Я так и знал». На похоронах были в основном друзья родителей. Вообще в эти дни в городе ощущалась какая-то особая напряженность. Начиналась финская кампания.

После гибели Кирки я старалась избегать Мариенгофов. Ведь я жила, а Кирки уже не было. Но Анна Борисовна Никритина, его мать, сделала все, чтобы я преодолела страх. Даже брала меня на Волково кладбище, обсуждала, какой памятник поставить лучше. Мариенгофы купили в комиссионке белую, очень красивую, мраморную вазу. Она и стоит на Киркиной могиле.

АЛ:А после Кирилла Мариенгофа какая потеря самая важная? ЗТ:После была война. Это сотни утрат. Умирали наши однокурсники и преподаватели… У меня на руках умер Иван Яковлевич Билибин.

Я уже вовсю работал над повестью, и все не мог понять, правильный ли я выбрал ход.

Ведь можно было писать совсем иначе. С отступлениями не далеко в сторону, а точно в радиусе обсуждаемой темы.

Для чего вообще тут пестрота? Разговоры и комментарии. Некоторые сочинения в одну нитку, а это – в несколько.