Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

– Он поставил меня в очень деликатное положение. «Если бы я не обнимал ее, тебя бы здесь сейчас не было! – сказал я ему. – А теперь давай отсюда!»

Объятия и поцелуи просто не приняты в Индии, по крайней мере на людях. Достаточно сложить руки в жесте намасте. По всей видимости, вскоре после «катастрофы» он совсем перестал дотрагиваться до людей, объясняя это тем, что его энергии были слишком разрушительными.

Мы с Йогиней любили пошутить над раджнишевскими объятиями. Там, когда обнимаешься, нужно обязательно смотреть человеку в глаза, держать его крепче, чем обычно, и издавать что-то вроде стона.

Я сел на ковровое покрытие в глубине комнаты. Стена позади него была освещена напольным светильником. Все было то же самое, тот же мыльный пузырь – за исключением этой небольшой новой детали.

– Если хочешь узнать, что станет с тобой после смерти, иди и убей себя!

– Не используйте это грязное слово «сострадание»! Это дерьмо собачье!

– А если сделать это, упадешь замертво? – спросил кто-то, продолжая в его духе.

– Что произойдет, ты не можешь знать, это будет конец тебя.

Он снова читал свою биографию – это был тот же текст, который он читал в Ментоне. Один разговор был описан очень подробно, с мельчайшими деталями.

– Он знает о моей жизни больше, чем я!

Он шутил.

Описание его жизни до «катастрофы» представляло собой набор разрозненных историй.

– Что случилось с Юджи после «катастрофы»?

– Он никогда не существовал.

На второй день я спросил:

– Юджи, как так получилось, что ты больше не знаменит?

– Чтобы быть знаменитым, нужно что-то продавать. Я отказался.

Мы пошли перекусить в огороженный кондоминиум неподалеку, арендованный двумя нашими парами. Все было новеньким, белым, с ковровыми покрытиями от стены до стены. Типичная вычурная мебель подпирала наклонный потолок, заканчивавшийся панорамными окнами, выходившими на ярко-зеленую психоделическую лужайку. Юджи сел спиной к окну. Чучи Баба, шотландская овчарка Сидда и Кары, принесла ему деньги в ошейнике. Сидд был ветераном вьетнамской войны. Его жена Кара стала такой же преданной Юджи, как и он сам, хотя прежде, в результате контактов с Ошо, ее дом гостеприимно раскрывал двери любому духовному учителю, проезжавшему через Южную Калифорнию. Свою первую встречу с Юджи Сидд сравнил с миссией в джунглях, вызывавшей ощущение смерти, дышащей тебе в затылок. Он говорил, что во время первой встречи волоски на его шее буквально встали дыбом – и это было реальное физическое ощущение. Подняв глаза, он увидел, что Юджи смотрит на него.

Мы пили кофе, ели торт, печенье и картофельные чипсы. Юджи напоминал нам о том, что во всех продуктах присутствуют пищевые добавки.

– В вашем сыре есть морфин!

Лиза недавно нашла в Интернете ссылку по этому поводу.

– Даже овсянка вызывает привыкание, поэтому я перестал ее есть, – сказал он с ноткой отвращения.

В одной из ссылок ему понравилось название «окулярная проекция». Он сказал, что людям, оперирующим этим понятием, он бы хотел задать один-единственный вопрос: «Где внутри меня происходит процесс создания образов?» После «катастрофы» эта способность у него исчезла. Было ли это место областью сознания, где не только создаются образы, но и поддерживается идея непрерывности личности? Он был не способен формировать образы людей, как только они исчезали у него из вида. Он говорил, что у него остались только слова, с помощью которых он мог описывать вещи, но образов не было. Понять это было нелегко.

– Я могу сидеть в этом кресле бесконечно. Мне не бывает скучно. Вам, людям, бывает скучно, потому что вы думаете, что где-то происходит что-то более интересное.

После «катастрофы» он, казалось, жил на краю безразличной черной дыры полного растворения.

– Я умираю постоянно. Кажется, вы не понимаете, что жизнь и смерть – это единое движение. Каждый раз, когда мысль возникает, она здесь выжигается. Похоже, вы не понимаете. Те ублюдки заложили в вас все мысли и идеи. Ничто из того, что вы видите, ничто из того, что вы переживаете, не является вашим собственным. У меня все то же самое. У меня нет ни одной мысли, ни одной идеи, которую я мог бы назвать своей.

Центральная структура создания образов разбилась в нем, как фарфоровая кукла, на мелкие кусочки, полностью перестроив биохимию его тела, после чего склеить его было невозможно. «Я как тот Шалтай-Болтай. Того Юджи восстановить невозможно. Он много раз пытался, но нет никакого способа заставить его продолжаться хоть сколько-нибудь».