Хаймито Додерер - Последнее приключение

Заря, занимавшаяся над лесистой седловиной, расцветила безоблачное небо переменчивыми красками, гладкими и чистыми, как лак. Еще несколько минут и туповерхая одинокая скала, наподобие кегли торчащая над лесом в стороне восхода, окутается бледно-розовой дымкой цвета нежной плоти.

Но пока еще восток мерцает зеленоватым светом, а здесь, на опушке, под купами исполинских деревьев, сгустилась плотная тьма. Из нее вырвался язычок пламени, затрещал, разросся, и стало видно человека, хлопотавшего у пробужденного к жизни костра. Лошади попятились от огня. А когда над костром был подвешен котел и вокруг него заплясало пламя, темная колеблющаяся тень человека двинулась в направлении опушки, к лошадям.

Теперь под деревьями зашевелились и остальные — выбирались из-под попон и шкур, которыми укрывались на ночь, и, полуодетые, вскакивали на ноги. Сначала Говен — ecuyer, или оруженосец, рыцаря Родриго де Фаньеса. Потом проснулся второй стремянный, но только после того, как его растормошил собрат. Господина решили не будить до завтрака.

На завтрак варился мясной суп, он уже булькал, клокотал и распространял густой аромат. Тем временем слуги, покормив и напоив восемь сгрудившихся на опушке лошадей, готовили их к дальнейшему походу — сначала трех вьючных, насколько это было возможно, ибо сеньор Рун де Фаньес все еще мирно спал на своих подстилках, а котелок и миски требовались для завтрака. Потом оба стремянных начали седлать и других лошадей, не затягивая пока подпруг. Но destrier, или боевой конь, сеньора де Фаньеса остался как и был, при попоне и недоуздке; этого тяжелого коня сеньор Руй, по тогдашнему обыкновению, большей частью водил с собой неоседланным, а скакал на другом, приземистом и легком жеребце гнедой масти. Седлая своего коня — его звали Божо, — Говен балагурил с ним и что-то нашептывал ему на ухо. Пажу было шестнадцать лет. Лошади у обоих стремянных были могучие, выносливые и хладнокровные, под стать вьючным, из которых каждая несла поклажу от силы в половину рыцарского веса, так что при длительных переходах их использовали и в качестве верховых — на смену остальным, когда те слишком уставали. К седлам стремянных и пажа были приторочены короткие луки в кожаных чехлах и рядом — набитые стрелами колчаны.

Пока Говен и оба стремянных умывались в ближайшем ручье и, взбодренные и повеселевшие, наполняли водой ведра, зашевелился наконец и сеньор Руй, выбираясь из-под шкур. Он привстал, посмотрел вдаль на чернильно-лиловый лес и розовый утес, вложил два пальца в рот и свистнул. Стремглав примчались Говен с обоими стремянными. Меж стволами вспыхнули красноватые нити и протянулись далеко в глубь леса. Над окоемом, чистый и четкий, поднялся солнечный диск.

Полчаса спустя, после того как был съеден завтрак и каждый отхлебнул изрядный глоток вина из бурдюка, они уже въезжали в ровный лес, вскоре плотной стеной обступивший их; так сеньор Руй и его свита, очутившись на этом лесистом плато, оставили за собой луга и пастбища предгорья. Здесь между стволами было даже некое подобие дороги, весьма широкой, но, видать, давно не езженной и не хоженной, мягкой от мхов и там и сям уже поросшей кустами. Первым бодро выступал гнедой конь сеньора — на всаднике его была лишь легкая облегающая кольчуга, и никакого шлема на голове, покрытой шапкой густых черных волос. Алое древко копья, примкнутое справа к стремени, колебалось, как маятник, с каждым шагом коня, но шире, размашистей. Слева от сеньора ехал Говен, а в некотором отдалении за ними следовали оба стремянных; но подручных лошадей они не вели — те не спеша тянулись позади на длинных поводьях.

— Так вот она, та дорога! — воскликнул Говен. — Вы про нее уже знали, от шпильмана.

— Не могу сказать, чтобы я что-то знал, — медленно проговорил сеньор. Могу только сказать, что о ней рассказывал шпильман. Но из таких рассказов обычно немного узнаешь.

— Однако на этот раз…

— Посмотрим, — ответил испанец. — Если он и во всем остальном говорил правду, как с этой дорогой, нас ждут веселые дела.

Глаза пажа загорелись темным блеском, как это обычно бывает у людей с сильным воображением, когда какая-либо картина предстает их внутреннему взору во всей своей волнующей живости.

— Мы проедем, — воскликнул он, выпрямляясь в седле, — сквозь этот лес, как бы он ни был велик, и победим змея, как бы он ни был могуч — пусть даже в нем будет не шестьдесят, а целых сто лошадиных корпусов в длину, и мы выполним условия этой герцогини и прибудем в Монтефаль, затрубят трубы, и вы возьмете Лидуану в супруги. Вы будете любить ее?