Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

С темнотой, после вечерней поверки, на пороге землянки появлялись батарейцы, младшие и средние офицеры — собутыльники Ивлева. Все из знатных фамилий, из семей военных… Простого звания не было. Николай давно пригляделся к ним. Как хозяин землянки он должен был всегда оставаться на месте. Порядок такой завел опять же Петр Свиридович:

— Не исчезай. Дом это твой, ты хозяин. Место за столом у тебя свое. Выпивка вовсе не обязательна. Не принуждаю. А кому не по душе… чином, мол, не вышел, наплевать.

Так Николай и делал. С приходом гостей не оставлял землянку. Садился вместе со всеми за стол, в разговоры не встревал — слушал. Все будто шло без косых взглядов, ни резких слов. Если и не принимали за равного, то и не помыкали. А разговоры особым разнообразием тематики не отличались — война, женщины. Вкрапливалась и политика. В открытую крыли командование, особо какие были из немцев. Крепко доставалось генералу Ренненкампфу, командующему 1-й армией, чьи тылы они сейчас подпирают. Потрясла гибель 2-й армии. Много толков вызвало самоубийство генерала Самсонова. На диво единодушным среди офицеров считалось, что такой исход для офицера — это сохранение чести русского мундира, чести дворянина.

— Вы, вольноопределяющийся, как расцениваете поступок генерала Самсонова? — вдруг спросил подпоручик Сидякин, вылощенный, с русой шевелюрой, светлыми усиками, командир огневого взвода. — Одобряете, осуждаете?

Серые, потемневшие от света свечек глаза подпоручика смеялись. Николай не однажды перенимал на себе его взгляд. Теперь он демонстрировал явный вызов. Умолк застольный гомон, некоторые поворачивали головы — ждали ответа.

— Ну, ну? Так что же? — понукал офицер, придвигаясь со своим табуретом.

Знал Николай, какой ответ их устроил бы, но он не совсем был уверен, что подпоручик ждет именно его. Ищет, за что прицепиться. Повод не даст ему, не потрафит и желанию всех.

— Расценивать поступок генерала Самсонова я лично не берусь, ваше благородие, — сказал, не отводя взгляда. — Надо быть на его месте… В тех условиях и обстоятельствах. Окажись мы с вами в Мазурских болотах, возможно, нашли бы какое-то другое решение.

— Браво, вольноопределяющийся! — вскричал Петр Свиридович, разряжая обстановку.

Но этим все-таки не кончилось. Буря разразилась в аккурат под рождество. Так же сидели, при этой компании. Много пили, пели. Подпоручик Сидякин, воспользовавшись разноголосицей, придвинулся вместе с табуретом, как и в тот раз. Навеселе крепко, щурясь, дергая шеей, силясь согнать хмель, сказал в самое лицо:

— Недолюбливаю трезвых, вольноопределяющийся… И молчунов. В них таится этакое… Хочется дать в морду. Но вы не… Ренненкампф. К сожалению…

— Вы тоже, подпоручик… не Самсонов.

Эти слова пришли как-то сами собой, мгновенно. Не успев еще произнести их до конца, Николай со злой радостью обнаружил, что ответ более чем кстати. Именно Сидякин смаковал тот давний конфликт между генералами Самсоновым и Реннепкампфом из времен японской. Самсонов дал немцу оглушительную пощечину якобы за почти такую же ситуацию, какая разыгралась нынче в Восточной Пруссии у Мазурских озер. Опять Ренненкампф не пошел на выручку. Останься Самсонов жив, немец пощечиной бы не отделался.

Взгляд подпоручика трезвел, а руки начали ощупывали бока. Дыша водочно-луковым перегаром, зло прошипел:

— Ты, быдло!.. Только это тебя и спасает. Как куропатку бы… с десяти шагов. Слово офицера, дворянина!

Ночью Николай взял под мышку полосатый матрац, набитый сухими листьями, взял свой замызганный баул и перетащился в соседнюю землянку, к санитарам. На уговоры Петра Свиридовича отрезал:

— Пойду к своим, «быдлу»…

На крещение с утра поп Амвросий вывел свою серошинельную паству на Неман. Двое суток перед этим, не разгибая спин, трудился взвод пушкарей-умельцев, они вырубили на середине реки огромный крест, подняли его веревками и тут же, у проруби, вморозили стоймя. Едва батюшка успел освятить вскрывшуюся воду, как в нее бултыхнулись раздетые донага солдаты. Желающих принять иорданскую купель набралось немало. Гогот, крики, сутолока. С верующими лезли и озорства ради, молодые, здоровые: некуда девать дурную застоявшуюся силу.

Дорого обошлось иорданское купание. В самый разгар из-за макушек вековых сосен вынырнул черный аэроплан, секанул из пулемета, развернувшись, прошел еще чуть ли не по головам бегущих, обезумевших людей. Сверху, на белом, ясно видать. К вечеру с дюжину свежих холмиков насыпали. Тут же, рядом с землянками. Тесали гробы, выбирали лучшие березки для крестов. Среди них оказалась и могила подпоручика Сидякина. Ни хуже, ни лучше других: сравняла его, дворянина, земля с «быдлом». Не помня обиды, Николай постоял с обнаженной головой и возле нее. Штабной писарь на гладком затесе вывел, как и всем, чернильным карандашом его звание, фамилию и инициалы.