Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

— Вас переводят? — Николай по-своему понял его слова.

— Ты отбываешь.

— Куда?

После долгой возни Петр Свиридович отозвался:

— Боюсь, придется тебе расстаться с фельдшерской сумкой. А жаль, врач из тебя вышел бы.

— После войны поступлю в университет.

— Надежды юношей питают…

Утром, на трезвую голову, Петр Свиридович продолжил ночной разговор:

— У меня вчера еще родилась мыслишка… Коль в строй тебе, идти надобно в школу прапорщиков. В нашу, Виленскую. Нужда преогромная в младших офицерах. Сам видишь, потери…

— Не получится. Я обращался уже к штабс-капитану Мернову, — сознался Николай. — По крайней мере, надо было в двенадцатом получить свидетельство. Года три хотя бы отработать. Я-то окончил в четырнадцатом.

— Тэк-с, тэк-с, — озабоченно насупился Петр Свиридович. — Это дело усложняет.

Мысль о строевой службе полностью захватила Николая Щорса. Запала еще весной. Последнюю каплю добавил знакомый врач, самый близкий из всего фронтового окружения…

Война эта, с колоссальным истреблением людей, скоро взломала многовековую кастовость в царской армии. Потребовалось множество офицеров, особенно младших чинов, кто ведет в бой. Кадровый офицерский корпус, преимущественно из дворян, понес внушительные потери. Действующая армия ощутила нехватку уже осенью 14-го в командном составе. Военные привилегированные училища спешно переводились на ускоренный срок обучения. Двери их были открыты широко, брали со средним образованием, с сословием не считались, а боевых парней, фронтовиков, так и вовсе мало-мальски грамотных.

Не составляло труда поступить и Николаю. Заминка произошла формальная: потребовался трехгодичный фельдшерский стаж. После недолгих колебаний он собственноручно устранил эту формальность: в свидетельстве Киевской военно-фельдшерской школы год окончания «14» исправил на «12».

К зиме 1915 года русские оставили Галицию, Польшу, Литву, часть Латвии и Белоруссии. Фронт распрямился по линии от Риги до Черновцов, тянулся через Двинск, озеро Нарочь, Пинск, Тернополь. Противники выдохлись. Из активной, наступательной война обернулась в позиционную. Войска врылись глубоко в землю, в блиндажи, землянки, опутавшись вдоль траншей колючей проволокой. Со снегопадами почти умолкли и пушки с обеих сторон.

В конце октября закончилась фельдшерская жизнь Николая Щорса: он вступил в действительную службу. Простившись с батарейными санитарами, с которыми сжился за пятнадцать месяцев, отбыл в 277-й пехотный запасной батальон. Батальон стоял в Вильно, но вскоре передвинулся к Минску.

В Минск Николай добрался санитарным поездом. На вокзале этапный комендант указал месторасположение его части, которая на то время располагалась в пригороде. Притопал туда только к вечеру. Штаб располагался в имении какого-то высланного вместе с семьей немца. Здание двухэтажное, кирпичное, с острой черепичной крышей. Все дворовые службы тоже из кирпича, под такой же кровлей. Двор обнесен дощатой оградой, обсаженной тополями. Доложился прапорщику. Просмотрев документы, тот равнодушно заметил:

— Кстати, вы уже не вольноопределяющийся. Вы теперь рядовой маршевой роты запасного 277-го батальона. Найдите во дворе фельдфебеля, он распорядится о вашем размещении.

Во флигеле, приспособленном под столовую, Николай столкнулся с однокашником — фельдшером Степаном Грицаем. При ламповом свете не разглядел сразу среди десятка старавшихся над алюминиевыми мисками.

— Колька! Щорс! Какими молитвами, а?

Проговорили до полуночи. Степан, оказывается, хлебнул лиха по ноздри: ранение, попробовал и газов. Фельдшерством не занимался. Попал в один из корпусов генерала Самсонова, чудом выбрался из Мазурских болот. Через год, тоже в августе, влип в ковенской крепости. Опять удалось унести ноги. О начальстве крепости отзывался сочувственно.

— Так генерал Григорьев, комендант крепости, осужден к каторге, — вспомнил Николай. — Кажется, читал об этом в газетах. Вот, с месяц назад…

— Нашли козла отпущения, Григорьева. — Прикурив, Грицай пониженным голосом продолжал, — Коль судить, так надо брать повыше… Довели, сволочи, Россию до ручки. Куда ни кинь, все клин. А кровь-то льется мужицкая…

Вроде бы ничего нового в словах однокашника не прозвучало, все солдаты склоняют командование, связывая это с напрасными жертвами и с изменами. Но в тоне Грицая Николай ощутил. Пожалуй, впервые такой жесткий акцент о происходящем… Уж он-то крови поповидал. А ведь и в самом деле кровь льется мужицкая. До пятисот в дивизионе солдат, а за полгода боев дважды, считай, обновлялась орудийная прислуга. Не без того, убывали и офицеры, но то капля в реке.