Олег Соколов - Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Плюс ко всему, сыграл, как ни странно, языковой вопрос. Она по роду своих занятий была буквально нафарширована немецкой культурой. Французский дух «Трех мушкетеров» и наполеоновские восклицания моих друзей ей были неприятны. Как человек, не любящий конфликтов, она просто уезжала из дома, когда я собирал на квартире свою «Империю». Причем, так как она была необычайно холодна в сексуальных вопросах, ей было даже все равно, есть ли на наших собраниях другие девушки, и чем мы там занимаемся. В этом смысле ей было в общем-то нечего беспокоиться, так как это были скорее научные собрания, переходящие в гусарские пирушки, без всяких неприличий, но само отношение показательно. Не случайно мои друзья дали ей, если так можно выразиться, «боевое имя» Мария-Луиза, в честь австрийской жены Наполеона, молодой, красивой женщины, которая внешне вела себя очень прилично, но никак не поддерживала своего мужа.

Увы, это имя оказалось прямо-таки пророческим. Как известно, когда в 1814 г союзники оккупировали Францию (и в частности австрийские войска отца Марии-Луизы), императрица не последовала за своим мужем-императором в изгнание. Более того, ее родители приставили к ней официально, как некоего адъютанта, австрийского офицера Нейперга, слывшего опытным сердцеедом. Целью его было опекать императрицу как можно «теснее» и как можно больше стараться ограждать ее от всяких воспоминаний о Наполеоне. Причем Нейпергу дали позволение заходить в вопросе ухаживаний «так далеко, как потребуют обстоятельства». И он очень успешно справился с этим заданием. Мария-Луиза в объятиях Нейперга забыла Наполеона.

Когда Ольга закончила институт, родители порекомендовали ей пойти работать гидом-переводчиком с немецкими туристами. Я был категорически против этого, прекрасно зная, чем подобная работа кончается для красивых девушек. Но моя теща уже решила, очевидно, что брак ее дочери неудачен, и буквально вытолкнула Ольгу на эту работу. Результат предвидеть было не сложно, вскоре у Ольги появился немец-ухажер. Я ничего, конечно, не знал. Узнал обо всем только где-то через год после развода. Ольга вышла замуж за этого немца и уехала в Германию, забрав с собой дочь, которую отчим явно не хотел видеть в своем доме, и ее определили в пансион-интернат для девушек… Тем более, что Ольга родила своему новому мужу сына, которого назвали Клаус, и почти забыла свою слишком русскую дочь.

Я не хочу сказать, что был невинным мальчиком, у которого не появлялось каких-то мимолетных связей. У меня тоже были девушки, но расставание с Ольгой стало для меня жестоким испытанием, которое я переживал как тяжелую трагедию, чуть ли не унесшую меня в мир иной от боли и горя.

Но от дел сердечных вернемся к тому, что меня волновало больше всего, а именно моя «Империя» и история. Во-первых, я продолжал заниматься в Университете, как и ранее, на вечернем отделении. Теперь, после гибели фрегата, мне пришлось, чтобы зарабатывать на жизнь, устроиться учителем истории в школе. Но мои научные исследования не могли прервать никакие передряги. В 1981 г я впервые должен был сдать свою курсовую работу своему научному руководителю, крупнейшему специалисту в области истории Великой французской революции — Владимиру Георгиевичу Ревуненкову.

Свою работу я назвал «Дух армии Наполеона». Я писал это произведение на одном дыхании, так как я чувствовал эту эпоху. Начиналось оно примерно так (да простит меня читатель, который где-то случайно читал эту работу, если цитата грешит неточностями, у меня под руками сейчас ее нет, но суть я помню хорошо):

«В 1805–1814 гг. по дорогам Европы шли тысячи людей. Одетые порой в потертые шинели и драные башмаки, зачастую в изодранных киверах или фуражных шапках, они словно сошли с сатирических гротескных гравюр XVII в. работы Калло, а не с помпезных батальных картин Гро, Дебре, Жерара или Тевенена. Но порой деревни и маленькие городки, через которые они проходили, становились более известными, чем столицы самых крупных государств. Аустерлиц, Йена, Фридланд, Ваграм — эти названия заставляли громко стучать сердца, в которых жила отвага и честь…»

Ну и далее работа была написана примерно в таком духе. Не будучи уверенным, что пишу, как положено, в соответствии с нормативами советских курсовых работ, я решил обратиться за советом к «специалистам». Дело в том, что у моего лучшего друга Николя (того, с кем я учился в школе и Политехе) была невеста, которая училась тогда на 4-м курсе исторического факультета. Я пригласил Николя с его девушкой к себе в гости. Невеста моего друга, дочь какого-то советского «аппаратчика», типичная «фифа», всем видом показала, что зашли они ко мне из вежливости, конечно ненадолго. С глубоким уважением я подал ей свой опус и попросил высказать о нем мнение. Она была младше меня по возрасту, но я был второкурсником вечернего отделения, а она отличница с 4-го курса дневного отделения! С лицом, выражающим некоторое снисхождение, она пробежала глазами несколько страниц и с пренебрежительной миной бросила на стол мою работу, холодно сказав с категоричностью опытного судьи: