Олег Соколов - Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Люди, тогда не столь привыкшие к необычному, искренне изумлялись. Помню, что в Вязьме нас приветствовали колокольным звоном, духовенство и власти вышли встречать нас с хлебом и солью… и были просто ошарашены, когда увидели, что в строю стоят не только «русские», но и «французы», и не как военнопленные, а как гордые воины с развивающимся трехцветным знаменем с бронзовым орлом!

Но обычно, когда мы все объясняли, все улаживалось, и нас принимали как родных, устраивали в честь нас нехитрые, но хлебосольные вечера с изобилием простых, но вполне вкусных характерных русских напитков и закусок. Люди с удивлением смотрели не только на французские знамена, но и на знамена с русскими двуглавыми орлами, слушали старинные военные команды и военные песни.

Пресса и телевидение представляли поход с самых лучших сторон, восхищались тем, что в стране есть энтузиасты, которые желают напомнить о славе русского оружия, о доблести, о чести, об уважении к противнику.

Репортаж о походе сделала даже первая программа французского телевидения.

Поход произвел воздействие, которое трудно переоценить. Это был качественный скачок. Как грибы после дождя по всей стране стали появляться военно-исторические клубы, почти все занимающиеся тогда историей войны 1812 г.

В результате в самом начале 1989 г. по результатам похода под эгидой ЦК ВЛКСМ в Москве состоялся первый съезд представителей военноисторических клубов. Нас было где-то 70–80 человек, а представляли эти депутаты уже около 40 клубов, созданных по всей стране после поистине исторического похода.

Как основатель военно-исторической реконструкции и ее главный «идеолог» и практик, я был почти единогласно выбран президентом созданной организации, первой крупной официальной организацией, объединившей реконструкторов в «Федерацию военно-исторических клубов СССР». Эта была фактически первая официальная структура, которая, можно сказать, законодательно подтвердила существование самого явления военноисторической реконструкции.

То, что когда-то было записано в 1976 г. в программе «Империи», стало сбываться. Мы были тогда полны энтузиазма, ведь еще недавно казавшиеся несбыточными мечты, становились реальностью.

Одним из первых важнейших мероприятий, которое сильно продвинуло вперед военно-историческую реконструкцию, было участие русских реконструкторов под моим командованием в празднованиях, посвященных 200-летию Великой французской революции в Париже и его окрестностях.

Чтобы понять, как это произошло, отмотаем историю на несколько месяцев назад и вернемся в лето 1988 г., а еще точнее, в конец июля 1988 г. Тогда, сразу после завершения первого похода, я в первый раз отправился во Францию и сразу на три месяца. Я давно мечтал о поездке в страну, история которой была частью моей жизни. Но до перестройки, в связи с особой службой моего отца, это было невозможно. И вот вдруг впервые в жизни я получил выездную визу. Тогда в СССР, кроме въездной визы государства, куда Вы собирались ехать, Вам требовалась еще так называемая выездная виза, то есть, разрешение советских властей.

Меня во Францию пригласила пожилая пара, с которой я познакомился в Ленинграде, и которым немного показал мой любимый город. Господин Пьер Рэмбло его жена Жинетта прожили непростую жизнь. Пьер до войны работал подмастерьем на заводах Рено, потом в 1940 г. ушел на фронт. Воевал с немцами и попал в плен. После войны работал парижским таксистом, потом был рабочим, стал затем мастером, потом инженером и закончил карьеру одним из ведущих инженеров фирмы Марселя Дассо. К России у Пьера было особое отношение. Он рассказывал, что тяжко было в плену у немцев, но, когда узнали о Сталинграде, весь лагерь ликовал, обнимался, целовался. Память о том, кто действительно разгромил нацистов, дала ему на редкость теплое отношение к русскому народу. Его первая жена давно умерла, а от второй, на которой женился уже в очень немолодом возрасте, детей у него не было.

Может быть поэтому эти люди встретили меня как родного внука. Никогда не забуду, как когда ранним июльским утром (кажется это было 27 июля 1988 г.) я приехал на Северный вокзал Парижа, как радушно приняли меня мои французские «бабушка с дедушкой» (русских бабушек и дедушек, у меня не осталось, оба деда пали в 30-е годы жертвами репрессий, одна бабушка (мать отца) умерла потому, что была очень старенькой, а вторая умерла в относительно молодом возрасте (от рака груди).