Александр Бурьяк - Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств

Из сумбурной песни-«беспокойства» Высоцкого:

Кается в том, что позволил парус порвать? К пародии на этот текст:

Песня Высоцкого «На братских могилах»:

Песня очень сильная, но про вдов и кресты здесь неправильно. Братская могила — это всего лишь групповое захоронение. При нём могут быть и символы (кресты и пр.), и фамилии погибших, и рыдающие вдовы, которые приходят по поводу конкретных людей из этих списков. И даже если при могиле нет фамилий, приходу рыдающих вдов это отнюдь не мешает, потому что каждая может предполагать, что в могиле — тот, кто ей нужен. На советских братских могилах вместо крестов помещались звёзды, на индивидуальных могилах военнослужащих — как правило, тоже звёзды, а не кресты. Но на территории СССР были и братские могилы с крестами — дореволюционные. В общем, без крестов обходились не на братских, а на советских могилах.

Песня про «недострелённого»:

Трогательно, но неправдоподобно: недорасстрелянных добивали. Смертный приговор предписывает не выстрелить в сторону осуждённого, а лишить его жизни. А приговоры надо приводить в исполнение, иначе приговорят тебя самого.

Песня про угорелого («Протопи ты мне баньку по-белому»):

Это какой-то третий вид угорания. Вне этой песни более-менее известны только угар от угарного газа (формула газа: CO) и «пьяный угар». В случае сильного отравления угарным газом возникает паралич и потеря сознания, приблизительно через полчаса — смерть. В случае лёгкого отравления человек чувствует головную боль и удушье, по Высоцкому же — только острое желание исповедаться.

Песня «Час зачатья я помню…»:

Однобокая память — это когда, к примеру, рождение помнится, а смерть — нет. Или когда хорошо помнишь, как тебя оскорбляли и/или били, а как сам оскорблял и/или бил — смутно. В чём однобокость памяти у Высоцкого в данном случае — непонятно.

Марк Дейч (там же) о стихах Высоцкого:

«Много лет назад, когда популярность Высоцкого только-только набирала обороты, я заметил, пожалуй, главную особенность его песен: лишенные аккомпанемента и голоса, они — за редким исключением — не становятся стихами. Читать их трудно, а порой вовсе невозможно. Аритмичность, нарушение размера, неумелая рифмовка, множество необязательных и неточно используемых слов, небрежность…»

Кому как. По-моему, Дейч преувеличивает: меряет Высоцкого классиками и делает вид, что не понимает, что существуют разные жанры поэзии; что поэты различаются стилями; что повторять классиков нет смысла; что размер в стихе — не самоцель, а средство (и нарушение размера в отдельных важных местах может быть «работающим» компонентом стиха, а не его дефектом).

О прозе Высоцкого. Оказывается, она у него есть. Помимо «Чёрной свечи», писанной в соавторстве с Леонидом Мончинским, фигурируют девять рассказиков на одну-три страницы и незаконченный (точнее, едва начатый) «Роман о девочках». В них «что-то есть» (ладно, это талант), но некоторые — в стиле вырожденца Даниила Хармса. Вот список рассказиков:

Дельфины и психи

О жертвах вообще

Об игре в шахматы

О любителях приключений

Опять дельфины

Плоты

Парус

Формула разоружения

У моря

Ещё от Высоцкого остался киносценарий «Венские каникулы» в соавторстве с Эдуардом Володарским. Написанное с соавторами вряд ли есть смысл анализировать с целью расшифровки личности Высоцкого.

О режиссёрстве Высоцкого, случившемся на съёмках «Места встречи…», когда Станислав Говорухин вынужден был отлучиться на фестиваль. Говорухин:

«Он давно подумывал о режиссуре. И я с радостным облегчением уступил ему режиссерский жезл. Когда я вернулся, группа встретила меня словами: „Он нас измучил!“. Шутка, конечно, но, как в каждой шутке, тут была лишь доля шутки. Привыкших к долгому раскачиванию работников группы поначалу ошарашила его неслыханная требовательность. Обычно ведь как? „Почему не снимаем?“ — „Тс-с, дайте настроиться. Режиссеру надо подумать“. У Высоцкого камера начинала крутиться через несколько минут после того, как он входил в павильон. Объект, рассчитанный на неделю съемок, был „готов“ за четыре дня. Он бы в мое отсутствие снял всю картину, если бы ему позволили. Он, несущийся на своих конях к краю пропасти, не имел права терять ни минуты. Но зато входил он в павильон абсолютно готовым к работе, всегда в добром настроении и заражал своей энергией и уверенностью всех участников съемки. По этой короткой пробе легко было представить его в роли режиссера большой картины.»