Олег Будницкий - Люди на войне

Вскоре после возвращения:

Из окна нашей комнаты на 7 этаже видны крыши — они все в дырах от снарядов, — почти рядом с нашими окнами. Я до сих пор нервничаю, трушу, когда начинают бомбить и когда над самой крышей с плачем пролетает снаряд. Удивительное дело! А были дни в Москве, когда с полной искренностью писала: «В Л[енингра]д, ближе к гибели» (26.04.1942).

Страх не прошел и год спустя: «Фу ты, как бьют, рядом, аж в уборную хочется» (05.04.1943).

«Ольга… вздрагивает при взрывах, до сих пор не может привыкнуть», отмечает ее близкая подруга, библиограф Мария Машкова. Однако же, писала Машкова, «трусишка Ольга, которая ежится от сирены и бомбежек, по земле ходит светло, деятельно, не теряя работоспособности, и ей больше свойственно презрение к смерти, чем мне». Машкову, несмотря на браваду «по отношению к обстрелам, фугасным бомбам», по ее словам, согнул страх смерти от голода.

Берггольц провела практически всю блокаду в Ленинграде. И это было немаловажной составляющей ее необыкновенной популярности среди ленинградцев. Она была одной из них («Я — ленинградская вдова»), она сумела выразить их боль и их надежду. Несмотря на то что ее блокадные стихи далеки от стандартов высокой поэзии, они прозвучали в нужное время и в нужном месте.

Двадцать девятого декабря 1941 года Берггольц выступала по ленинградскому радио с предновогодним поздравлением, прочла свои стихи «Первое письмо на Каму» и «Второе письмо на Каму», адресованные матери, находившейся в эвакуации в Чистополе.

На следующий день детская писательница Екатерина Боронина писала в дневнике:

Город, как человек, кот[орый] был приговорен к смерти, и вот он начинает оживать. Медленно, конвульсивно. То вздрогнет, то снова замрет.

Вчера Берггольц читала стихи «Письмо матери». Очень сильное впечатление.

Тишина, коптилка, ожидание Сережи (муж Борониной С. И. Хмельницкий. — О. Б. ) и голос Ольги. Взволнованный.

Медработник Нина Захарьева пишет коллеге на фронт 21 июня 1942 года:

И вдруг по радио прочли стихи о нас, ленинградцах. Это были стихи Ольги Берггольц. Как толчок извне — значит, о нас не забыли! Значит, мы пережили все это не только в себе. И распахнулось что-то светлое. Радостное…

О стихах Берггольц знали, конечно, не только в Ленинграде. «Давно ждали ее Ленинградских стихов, слышали о них много» в далеком Ташкенте Анна Ахматова и Лидия Чуковская. Когда 9 сентября 1942 года Чуковской принесли «Комсомольскую правду», в которой была напечатана «Ленинградская поэма» Берггольц, она «стала читать вслух… и заревела». «Я сразу заметила плохие связки, безвкусно рычащих фашистов, неправдоподобного шофера и пр., — записала она под свежим впечатлением, — но весь простой ее тон, какой-то личный говорок, ее сестра Маша — все это тронуло меня. И мне показалось, что в „Комсомольской Правде“ никогда еще не было стихов на этом уровне правдивости».

Лидия Чуковская сразу отнесла газету Ахматовой. Однако «первый судья» по части поэзии оценила стихи совсем иначе:

— Боже, как плохо, как слабо! Что вам тут может нравиться? Бедная Оля. Такая талантливая, такие прекрасные писала стихи… Что с ней случилось?

— А главное — все неправда, все ложь.

Ахматова «все время» попрекала Чуковскую поэмой Берггольц.

Ну вот, возьмите, покажите, какие строчки вам нравятся? Что вам нравится?.. В этих стихах личное не сделалось искусством. Это первое. И второе то, что это неправда. Все неправда. Потому и не могло стать искусством.

Еще более сурово оценила Ахматова подборку стихов Берггольц, напечатанных в августовском номере «Знамени» за 1942 год. В ответ на слова Лидии Чуковской, что ей понравились некоторые строки, последовал вердикт: «Никаких там нет строк. Такие стихи можно писать только по приказу. Ни один ленинградец так чувствовать не мог и не может».

Что это было? Ревность к обрушившейся на Берггольц славе? Досада на то, что «беленькая», на которую Ахматова возлагала надежды, их не оправдала? Пятнадцать лет спустя Лидия Чуковская вновь принесла Ахматовой журнал со стихами Берггольц, опубликованными на сей раз в «Новом мире».

Хорошие стихи, — сказала Анна Андреевна. — Особенно первое: «Взял неласковую, угрюмую». Оля — талантливая, умеет писать коротко. Умеет писать правду. Но увы! Великолепно умеет делиться на части и писать ложь. Я издавна ставила на двух лошадок: черненькая — в Москве, беленькая — в Ленинграде. Беленькая с юности разделена на части и потому сбивается, хотя талант большой…