Олег Будницкий - Люди на войне

В 1947–1951 годы «Звезда» выдержала 20 изданий общим тиражом несколько миллионов экземпляров. Повесть была переведена на несколько десятков иностранных языков, а в 1949 году экранизирована (сценарий написал Павел Фурманский, один из бойцов «писательской роты»), правда, фильм вышел на экраны только в 1953 году: якобы Сталину не понравилось, что все герои фильма погибают. В 2002 году по повести был снят еще один фильм, российский блокбастер.

За отведенные ему судьбой не слишком долгие годы жизни Казакевич успел написать довольно много. Поначалу он писал почти исключительно на военную тему. Роман «Весна на Одере» (1949) получил еще одну Сталинскую премию 2‐й степени. Но лучше ему удавалась проза «меньшего формата»: военные повести «Двое в степи» (1948) и «Сердце друга» (1953), подвергшиеся разгрому в советской критике. Повести, на мой взгляд, сильнее его романов (в 1956‐м вышел «Дом на площади», вторая часть дилогии «Весна на Одере»). Анализ творчества Казакевича (в том числе его обращение к личности Ленина), а также его общественной деятельности увел бы нас далеко от основного сюжета этой главы. Не могу, однако, не упомянуть, что Казакевич перевел на русский язык сказочную повесть Карло Коллоди «Приключения Пиноккио» (1959), выдержавшую множество изданий. Планов было гораздо больше, но реализовать их он не успел. Казакевич умер в 49-летнем возрасте в 1962 году.

До последних дней он сохранял мужество и свое знаменитое чувство юмора, даже сочинил эпиграмму на невеселую тему:

В сентябре 1962 года, когда жить ему оставались считаные дни, чтобы как-то унять мучительные боли, Казакевичу надевали маску с закисью азота, он и тогда умудрялся острить. «Смотри, чем я не четвертый космонавт?!» — сказал он навестившему старого друга Даниилу Данину.

Казакевич ушел из жизни 22 сентября 1962 года.

«Звезда» осталась его шедевром. А Казакевич — самым боевым — в прямом смысле этого слова — из советских писателей.

Шестнадцатого мая 1941 года Ольге Берггольц исполнился 31 год. Она была привлекательной женщиной, горячо любившей своего мужа филолога Николая Молчанова и нежно любимой им. Это не мешало ей заводить многочисленные романы, которые Берггольц предпочитала не считать изменами; в дневнике она даже брала это слово в кавычки. Берггольц была поэтом и прозаиком средней руки, писавшим в основном для детей и юношества. Жила не слишком щедрыми гонорарами, перебиваясь иногда продажей книг. Впрочем, продать книги в конце 1930‐х — начале 1940‐х годов в Ленинграде стремились слишком многие, приходилось прибегать к займам у знакомых: однажды Ольга перехватила 50 рублей у Анны Ахматовой. За плечами у нее были годы энтузиазма, веры в будущее, в коммунистические идеалы. Впрочем, эта вера, хоть и была поколеблена, как будто оставалась в основе ее мировоззрения. Оставалась, несмотря на полгода в тюрьме по нелепому (и вполне традиционному для 1930‐х годов) обвинению в подготовке покушения на советских вождей, двукратное исключение из кандидатов в члены ВКП(б) и членов Союза писателей СССР, аресты и исчезновения (в одних случаях она знала, в других — догадывалась, что навсегда) друзей и возлюбленных. Ольга похоронила двух дочерей: годовалую Майю и семилетнюю Ирину; новые попытки стать матерью заканчивались одинаково — выкидышами. В одном случае это произошло в 1937‐м, когда она угодила в больницу после допроса в качестве свидетеля по делу Леопольда Авербаха, в другом — она родила мертвого ребенка в тюрьме после побоев.

После освобождения в июле 1939‐го жизнь как будто вошла в прежнюю колею: ее приняли в партию и восстановили в Союзе писателей; она снова могла заниматься творчеством. Творчеством? «Довольно заказов, „Ваней и поганок“, песенок к дурацким фильмам. За дело жизни, за роман, удачей или неудачей он кончится», — пишет она 20 мая 1941 года.

Четвертого июня 1941 года Берггольц записывает в дневнике:

Я существо из разряда ничтожнейших. Роман стоит и — о, ужас — вроде как и писать его неохота…

На уме — коммерческие предприятия. Их, собственно, надо бы осуществить. Надо денег. Надо одеться хорошо, красиво, надо хорошо есть, — когда же я расцвету, ведь уже 31 год! Я все думала — время есть, вот займусь собой, своим здоровьем, внешностью, одеждой. Ведь у меня прекрасные данные, а я худа как щепка, и все это от безалаберной жизни, от невнимания к себе. У меня могли бы быть прекрасные плечи, — а одни кости торчат, а еще года 4 — и им уже ничто не поможет. И так и с другим. Надо поцвести, покрасоваться хотя бы последние пять-семь лет, ведь потом старость, морщины, никто и не взглянет, и на хер нужны мне будут и платья, и польты…