Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Какое-то время я шел по лесу, пока наконец не набрел на дом. Он казался спрятанным от всего мира. Из трубы шел дым – значит, в нем кто-то есть. Я постучал в дверь, и мне открыл мужчина. По-польски я не говорил, только по-немецки и по-французски, и на обоих языках спросил, не может ли он мне помочь – дать какую-нибудь одежду. Он уставился на меня, а потом, так и не произнеся ни слова, повернулся и направился в глубь длинного коридора, по обе стороны которого располагались комнаты. Он вошел в самую дальнюю комнату, и я с облегчением вздохнул, уверенный, что он мне поможет.

Но вернулся он не с рубашкой или курткой. В его руках была винтовка. Он прицелился в меня – и я развернулся и побежал. Зигзагами, уклоняясь от его выстрелов – первого, второго, третьего… пуля от шестого попала мне в левую голень.

И все же мне удалось от него скрыться. Я оторвал кусок рубашки и наложил жгут, чтобы остановить кровотечение, не переставая думать о том, что же мне делать дальше. И с ужасом понял: мне ни за что не выжить, если местные поляки оказались такими же врагами, как немцы.

Мне ни за что не выжить, если местные жители, поляки, оказались такими же врагами, как немцы. Оставалось только одно – вернуться в Аушвиц.

Мне оставалось только одно – вернуться в Аушвиц.

Я захромал обратно в гору, на место, через которое должна проходить последняя смена рабочих, возвращающихся с завода в лагерь. Я знал, что процессия будет довольно шумной: топот множества вышагивающих ног, выкрики охранников, лай собак. Спрятавшись на обочине дороги, можно было в подходящий момент незаметно присоединиться к проходящей толпе.

Мне это удалось. Я вернулся в Аушвиц, в свой прежний барак, и нацисты так и не узнали о моем побеге. Однако болезненное напоминание о нем прочно засело в моей ноге…

Ненавижу ли я подстрелившего меня поляка? Нет. Я никого не ненавижу. Он просто был слаб и наверняка испугался не меньше моего. Позволил страху взять верх над нравственностью. И я уверен, что на одного жестокого человека обязательно найдется и один добрый. Ведь и тогда я смог прожить еще один день только благодаря хорошим друзьям…

В лагере я сразу же отыскал доктора Киндермана, пожилого джентльмена из Ниццы, с которым мы подружились, и шепнул ему на ухо: «Мсье Киндерман, у меня пуля в ноге. Вы можете ее извлечь?»

Каждый вечер громко звонил колокол, и его звон заглушал все остальные звуки. Когда ударил колокол, доктор приступил к делу.

Я жил в четырнадцатом блоке, Киндерман – в двадцать девятом, но встречу мы назначили в туалете шестнадцатого – это был единственный на весь лагерь туалет для заключенных, где имелась дверь. Там он и собирался провести операцию по извлечению пули. Замка на двери, конечно, не было – пока доктор работал, мне приходилось придерживать ее рукой. Не было и хирургических инструментов, но доктор нашел выход из положения – отыскал где-то приспособление из слоновой кости для вскрытия писем, что-то вроде небольшого ножа. Он предупредил, что будет чертовски больно и вынести процедуру без криков не получится. Мы продумали и это. Рядом с Аушвицем, как раз неподалеку от шестнадцатого блока, находился женский монастырь, где каждый вечер громко звонил колокол, и его звон заглушал все остальные звуки. Когда ударил колокол, доктор приступил к делу. Он не преувеличил – было невыносимо больно! К счастью, недолго: доктор извлек пулю одним уверенным движением с помощью ножика, изначально предназначенного для совершенно иной цели. После этого он велел мне облизать пальцы и смочить рану слюной – в наших обстоятельствах это был единственный способ ее продезинфицировать. Каждый вечер мы встречались в этом же туалете, и он обрабатывал мне рану. Через три месяца она полностью зажила. Шрам остается по сей день, как и самые добрые воспоминания о докторе Киндермане, благодаря которому я в тот раз остался жив.