Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Хотя к каждому станку был приставлен рабочий, я нес ответственность за двести единиц оборудования целиком и в отдельности. Я был единственным в лагере, кто умел ремонтировать манометры, обеспечивающие нормальную работу станков. Следить за всеми одновременно было просто невозможно, но я кое-что придумал: изготовил две сотни свистков и раздал рабочим, объяснив, для чего они нужны. Заметив, что где-то начинает падать давление, надо было свистнуть. Свисток – и я сразу бегу в нужном направлении исправлять ситуацию. Станки были самых разных типов и изготовлялась на них самая разная продукция – от боеприпасов до химикатов, но между всеми существовала взаимозависимость: если остановится один – остановятся и другие. И в таком случае мне гарантирована смерть. К счастью, за год моей работы ни один станок не сломался.

Ничто в жизни не поколеблет моей веры в возможность чуда: как-то за одним из двух сотен станков я увидел… свою сестру Хенни. Она прошла через «отбор» Менгеле и оказалась в женской части Аушвиц II – Биркенау. Я посмотрел на нее – и мое сердце сжалось и от радости, и от боли. Вместо красавицы с прекрасной кожей и дивными волосами передо мной стояла узница с обритой головой, в лагерной униформе, которая болталась на ее истощенном, измученном голодом теле. Какие страдания ей пришлось перенести! Последний раз мы виделись три месяца назад, когда сошли с поезда, – в день гибели наших родителей. Нам хотелось обняться, вместе погоревать, как-то поддержать друг друга. Но мы не могли даже нормально поговорить: если бы наша родственная связь открылась, нацисты и коллаборационисты наверняка нашли бы способ использовать это против нас.

Хенни изготавливала патроны. На ее рабочем месте было очень жарко, от станка летели искры. Чтобы снизить риск возгорания, ей приходилось стоять в углублении с ледяной водой, которая подавалась из резервуара с системой охлаждения. Целыми днями простаивала она в этой воде, что было губительно для ее здоровья.

И мне на работе часто приходилось промерзать насквозь. Воздуховодов требовалось много, и, чтобы руководить их размещением, я в своей тонкой униформе взбирался на высокую вышку – в снег, в ветер, в суровый мороз. Температура нередко опускалась ниже минус 28 градусов.

…Однажды я проснулся от звона в ушах. Видимо, я случайно заснул, а охранник решил разбудить меня камнем и проделал в моей голове дыру. Он запаниковал, испугался, что убил меня, – ему бы не сошло с рук убийство «экономически ценного еврея». Он попытался остановить кровотечение полотенцем, но потом, видя, что дело плохо, отвез меня в полевой госпиталь. На пути к кабинету, в который охраннику велено было меня доставить, мы проходили мимо операционной, где нейрохирург извлекал пулю из головы нацистского офицера. Не знаю, рассчитывал ли я на что-то или сделал это просто по наитию, но я выкрикнул название оборудования, которое использовал доктор, и что умею его ремонтировать.

В госпитале мне наложили шестнадцать швов. Через четыре дня ко мне подошел доктор, которого я видел в операционной. Это был профессор Нойберт, ведущий нейрохирург и высокопоставленный офицер СС. Он поинтересовался, откуда я знаю названия узкоспециализированного медицинского оборудования.

– Раньше я его делал, – ответил я.

– А можете изготовить такое еще?

– Могу, – сказал я. И добавил: – Конечно, не в нынешней команде…

И Нойберт предложил мне принять участие в изготовлении нейрохирургического операционного стола. На три месяца меня отправили в новую команду, которая занималась его разработкой и реализацией.

Мой отец не преувеличивал важности образования и профессиональных навыков, он, как всегда, оказался прав. Образование и опыт работы спасли мне жизнь – не в первый раз и не в последний раз.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять: далеко не каждый немец при нацистском режиме становился жестоким – но он был слаб, и им легко было манипулировать. Медленно, но верно такой человек утрачивал нравственность, а затем и человечность. Он мог весь день пытать людей, а вечером спокойно возвращаться домой к любимой жене и детям. Я видел собственными глазами, как такие люди (а люди ли еще?) отбирали детей у матерей и разбивали им головы о стену. Как после этого они могли есть, спать, разговаривать и играть с собственным детьми? Я до сих пор этого не понимаю.