Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Многие заключенные предпочитали такой жизни самоубийство. Это происходило настолько часто, что у нас даже появилось особое выражение – «пойти на проволоку».

Проявления дружбы и благодарности были необходимы, чтобы выжить в гитлеровском аду. Многие заключенные предпочитали такой жизни самоубийство. Это происходило настолько часто, что у нас даже появилось особое выражение – «пойти на проволоку». Аушвиц II – Биркенау, часть более крупного лагерного комплекса Аушвиц, был окружен забором из колючей проволоки под током. Прикосновение к нему гарантировало смерть. Люди подбегали к нему и хватались за проволоку, чтобы не доставить нацистам удовольствия их убить. Так я потерял двух своих хороших друзей. Они разделись догола и пошли к проволоке, взявшись за руки. Я не мог их за это осуждать. Часто бывало так плохо, что я и сам предпочел бы смерть. Мы постоянно мерзли и без конца болели. Много раз я говорил Курту: «Пойдем! Какой смысл жить, если завтра придется страдать еще больше?» Курт отказывался. И меня не хотел отпускать…

ЛУЧШЕЕ из того, что ты можешь сделать в жизни, – это стать любимым другим человеком. Вот самый главный из усвоенных мной уроков.

Мне трудно найти точные слова, чтобы выразить то, что я думаю о настоящей дружбе. Такие слова, которые были бы понятны и молодым людям. Скажу, как могу. Без дружбы человек погибает. Друг – тот, кто постоянно напоминает тебе, что значит чувствовать себя живым.

Аушвиц был воплощением кошмара, в нем творились невообразимые ужасы. Но я выжил там, потому что обязан был выжить ради моего друга Курта, обязан был проживать еще и еще один день, чтобы увидеть его снова. Пусть у тебя есть лишь один настоящий друг – мир уже обретает новый смысл. Хороший друг может стать для тебя целым миром.

Дело ведь не просто в том, что мы делились едой, одеждой или лекарствами. Дружба – лучший бальзам для души. С такой дружбой мы могли сделать даже невозможное…

Вторая команда, в которую меня включили (после той, что расчищала склад боеприпасов), работала в угольной шахте. Не знаю, было ли это наказанием за мое поведение во время «отбора» Менделе или я просто показался достаточно сильным, но меня отправили глубоко под землю на разработку угольного пласта. Работали мы бригадами по семь человек: один вырубал уголь отбойным молотком, остальные загружали тележки и выкатывали их на поверхность. Эта была крайне изнурительная работа. Мы даже не могли встать в полный рост – ходили согнувшись. Работа продолжалась с 6 до 18 часов. За это время нужно было загрузить шесть тележек. Однако нам так хотелось отдохнуть, что мы вкалывали изо всех сил, чтобы выполнить норму к двум часам дня, а потом, перед возвращением на нары, хорошенько расслабиться. Закончив работу, мы выключали лампы и ложились спать. Как-то раз, проснувшись, мы увидели, как команда польских христиан, ненавидевших нас не меньше нацистов, ворует наши тележки, подменяя их своими пустыми. Работать им было лень, а нашему наказанию они бы только обрадовались. Я не собирался такое терпеть. Когда мы вышли строем из шахты и, как полагалось, сняли кепки в знак уважения к охраннику, я вышел из строя и приблизился к нему. Хотел рассказать о случившемся. Охранник завопил, чтобы я вернулся в строй, а когда я открыл рот, закрыл его своим кулаком. Другой удар пришелся мне прямо в ухо, потом из него еще некоторое время текла кровь.

Вскоре после этого меня вызвали в управление лагеря, где я впервые встретился с его начальником. Он спросил, что произошло, и я рассказал, как поляки украли у нас уголь и как меня избил охранник. Не ограничившись этим, поскольку мое возмущение не прошло, я добавил: «Хотите нас убить? Лучше уж сразу застрелите, и делу конец. Все равно через месяц-другой мы будем мертвы, если другим заключенным позволено присваивать результаты нашего труда». Как ни странно, меня отпустили, а на следующей неделе поляков мы уже не увидели. Товарищи обнимали и благодарили меня, и это было приятно. Хотя после избиения охранником у меня еще несколько месяцев сильно болела голова и даже зрение ухудшилось, я ни о чем не жалел. Напротив, чувствовал глубокую радость и удовлетворение тем, что отстоял права – не только свои, но и всей нашей команды. Да, пострадал, но не зря! Может, и немного, но все-таки облегчил жизнь людям, с которыми работал в шахте.