Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

– Не могу же я сочинять, – убеждаю я их, – измышлять преступные деяния.

Тщетно! На меня кричат, осыпают бранью: «подлая обманщица», «негодяйка», «поганая баба» и прочее и прочее. Я уже привыкла. Про себя думаю: «Ну и пусть себе ругают – брань на вороту не виснет».

Хуже, когда слышу:

– Не признаешься, мы тебя поместим в такое местечко, где тебе будет ох как хорошо! Ты ведь знаешь, у нас есть такое местечко.

Понимаю, что угрожают карцером. Что это такое, знаю по рассказам Ли Мина о советских тюрьмах. Перспектива не из приятных. Мне делается не по себе. «Пока это только угроза. Может быть, пустая», – утешаю сама себя.

Допрос длится часа три, а то и больше. Задаются одни и те же нелепые нудные вопросы, на которые я даю все те же неизменные ответы. Мы словно воду в ступе толчем. Но я нахожусь в постоянном напряжении – расслабиться нет возможности. Про себя молю:

– Ну, кончайте же скорее. Нажмите на кнопочку, нажмите!

К концу допроса нервы окончательно сдают. Наконец, рука одного из следователей тянется к кнопке, вделанной в стол. Является надзиратель. Поразительно прытко вскакиваю со своего бочонка и следую за ним. В камере без сил опускаюсь на топчан. Чувствую себя вконец измочаленной. Слава Богу, впереди несколько часов, а может, и дней отдыха. Допрашивали не каждый день и с перерывами на выходные.

В чем меня обвиняли? Догадаться не трудно – в шпионаже в пользу советских ревизионистов. Но, само собой разумеется, главная роль в разыгрываемом спектакле отводилась не мне.

Центральной фигурой в так называемой шпионской группировке, которую фабриковали в этих стенах, сделали Ли Лисаня, а мне отводилась роль его главной помощницы, через которую шла связь с Советским Союзом. Через меня Ли Лисань якобы переправлял в Москву секретные партийные документы для передачи «руководителям советских ревизионистов». Но как я могла это делать? Оказывается, по мнению следователей, способов существовало множество. Почему бы, скажем, не положить документ в чемодан моей старшей дочери, когда она в 1959 году уезжала в Москву заканчивать среднее образование? Самое интересное, что ей самой, то есть Инне, ничего об этом известно не было.

– Да как же это возможно? – вслух удивилась я такой версии.

– А очень просто, – отвечают мне. – В Москве чемодан распаковывала не она сама, а ее тетка Мария, та самая, которая приезжала в 1957 году в Пекин погостить. А уж она-то, Мария, хорошо знала, кому и куда передать.

Господи, до чего же нелепая версия! И при этом, конечно, никаких доказательств, только голословные утверждения и домыслы: на дне Инниного чемодана, мол, спрятан был важный документ – я его искусно положила туда своими руками. А дальше требования:

– Какой документ? Говори!

Но как назовешь то, чего не существует в действительности? И так на каждом допросе. Появляются все новые и новые, не менее абсурдные измышления. И всякий раз на меня кричат, угрожают.

Я чувствую себя окончательно сбитой с толку. В голову лезут мрачные мысли: чем все это закончится? Что меня ожидает в будущем? Длительное тюремное заключение, ссылка, а может быть, самое страшное – расстрел? Ведь в Советском Союзе в 30-е годы нередко вместе с мужем, ответственным партийным работником, ликвидировали и его жену. Правда, Председатель Мао говорил: «Голова – не капуста, срежешь – новая не вырастет». А его слова – незыблемый закон. Но что делать, если двери камеры все же распахнутся и меня поведут на расстрел? Памятуя, как поступали герои революционных фильмов, мысленно принимаю решение – держаться, как они. И вот уже перед глазами встает сцена: меня ведут на казнь, я иду с гордо поднятой головой и громко провозглашаю: «Да здравствует Председатель Мао!»

Невероятно, но для меня, как и для всех в Китае, Мао Цзэдун был революционной святыней, перед которой я преклонялась. Его я считала спасителем дела социализма, преданного ренегатами ревизионистами.

Не я одна была преисполнена веры в Председателя Мао. В мое окно изо дня в день доносился женский голос (вероятно, из камеры, находящейся неподалеку), жалобно тянувший на одной ноте одни и те же слова:

– Председатель Мао, спаси меня! Спаси меня!

В голосе слышались отчаяние и безысходность. Я представила себе, что мольба исходит от пожилой женщины, у которой не осталось никакой надежды, кроме как на Мао Цзэдуна.

Стояло знойное лето. Даже в нашем каземате со стенами толщиною в два с половиной кирпича к концу дня становилось так душно, что проступал пот. Хотелось ополоснуться, но в душ нас не водили. Как быть? Стала мыть голову холодной водой, обтираясь куцым полотенчиком (нам давали только половину обычного китайского полотенца, чтобы кто-нибудь не вздумал удавиться). Стало полегче. Но и это удовольствие скоро кончилось. Пришла надзирательница и заявила, что во время мытья я не должна слишком обнажаться, чтобы не смущать солдата, который обязан наблюдать за заключенными даже в уборной через глазок-воронку.