Михаил Левитин - После любви. Роман о профессии [сборник]

Судя по комнате, могло показаться, что ее хозяйке никак не удается согреться. Разнообразные пледы, клетчатые шотландские, одноцветные наши, висели и лежали повсюду, камина не было, а центром являлось трюмо, какое видал Куза в театральных гримерных, и почему-то именно оттуда тянуло холодом и пустотой.

Все-таки незнакомой Соне здорово доставалось, потому что каждого новоприбывшего Карлос приветствовала криком: «Какой же вы красивый!» — и требовала свидетельства Сони.

Потом, когда все собрались, Карлос села так, чтобы отражаться во всех трех зеркалах, ноги закутала пледом, и гости (Куза мог поклясться!) повторили ее движение. Даже Ирина. Особенно тревожно стало, когда черным веером, подарком покойной великой актрисы, велено было всем обмахнуться, а от веера с каждым взмахом всё сильнее пахло дворовой кошкой. Под этот запах пили чай, рассматривая фотографии Анны Карловны в каких-то прошлых ролях, благоговейно.

«Спросить или не спросить о Камерном?» — подумал Куза, но всё еще не решался.

«Этот слюнявчик подарил мне мой учитель в день моей первой премьеры, — хохотала Анна Карловна. — Не знаю, отдам ли его даже маленькому Алику, когда он повзрослеет. Слышите? Это он кричит, сын моей сестры, крошка Алик!» — И конфиденциально, чтобы не слышала Соня, сообщила, кто отец ребенка.

Девчонки засуетились:

«Анна Карловна, неужели, неужели? И похож? Покажите нам его, покажите!»

А потом по одному входили в комнату, у дверей которой стояла измученная Соня, наклонялись над мальчиком, восторженно переглядываясь…

Куза выходил последним. Наверное, у него было недоуменное лицо, потому что Соня сказала:

«Ребенок как ребенок. — И добавила: — А отец его — сволочь!»

В конце визита читала Анна Карловна стихи Блока, и то ли от усталости, то ли от уверенности, что вечер удался, читала плохо, и, опустив глаза, увидела, что никто из детей этого не заметил, кроме Кузы…

У дверей актового зала люди тихо-тихо скользили по паркету под наблюдением испуганной старушки вахтерши, пересаженной сюда снизу, чтобы следить за порядком. Школа становилась на осадное положение — Анна Карловна репетировала.

Тех, кого отметила божественная печать, завуч освободила даже от уроков, и дело не в престиже школы на районных и городских смотрах, просто так велика ее любовь к искусству.

Сейчас она объясняла в учительской взволнованным учителям:

«Нам же лучше — дети станут культурнее, тоньше!»

«Но почему за счет знаний?» — недоумевал маленький, вечно небритый учитель физики Вениамин Сергеевич.

«Слушайте, дорогой Вениамин Сергеевич, что изменят два, три урока? Просто будут меньше смотреть в окно, я же у вас присутствовала, я наблюдала… И потом, школа известна своими культурными традициями, Зинаида Николаевна, вы со мной согласны?»

Зинаида Николаевна, директор школы, утвердительно махнула головой, потому что ей было всё равно. Ей, пришедшей с поста замдиректора кондитерской фабрики, никак не удавалось привыкнуть к школьной планировке, где в тесных комнатах сидит скопление людей и смотрит прямо на тебя. Даже неловко как-то, честное слово!

Зинаида Николаевна предпочитала разговоры с глазу на глаз, как в прежние времена, и сейчас она чувствовала смущение, что ли, под взглядом недовольных учителей. Она поднялась и вышла.

«Как дела?» — строго спросила она у вахтерши и усадила энергичным жестом на место, когда та, ободренная вопросом начальства, затарахтела: «Репетируют, Зинаида Николаевна, репетируют, а как же, страсти какие, страсти…» Старушка захлебнулась, и некоторое время обе прислушивались к происходящему в зале…

«Еще раз! Активнее! Активнее!» — кричала Анна Карловна трясущемуся Серёжке Малько, у которого от ее крика цепенели пальцы на кнопках баяна, не подчинялись. «Шаг резче, определенней, активней!» И колонна ребят, среди которых Куза, в марше шагала по проходу.

Куза шел, пытаясь постичь метод Анны Карловны.

Сначала они прочитали пьесу, которая оказалась пьесой в стихах, что, неясно по какой причине, обрадовало мальчика. Он читал много случайных пьес и всегда искал какой-то особый порядок в речи персонажей. Стих был именно таким порядком, Кузу успокаивало всё, что влекло за собой новое умение, которого у мальчика еще не было.

«Что ты там щелкаешь языком, Куза?» — раздражалась она.

«Я пытаюсь свистнуть, как вы просили, Анна Карловна!»

«Но ты же прекрасно свистишь и так…»