Михаил Левитин - После любви. Роман о профессии [сборник]

Даже статная дама в строгом сером костюме, их завуч, первый раз в жизни почувствовала себя неуверенно, взглянув на ту, кого сейчас представляла, и по ступеням торопливо спустилась в зал, предпочитая превратиться в обыкновенного зрителя.

И так легко произнесла Анна Карловна: «Театром могут заниматься все, буквально все! Талантливых людей много!» — что некоторые облегченно заулыбались, как дождавшиеся выздоровления, а Серёжа Малько взглянул на Кузу с вызовом.

Седая, женственная, энергичная, в темном бархатном платье, она стояла по-особенному, почти в профиль, вероятно, на сходство с кем-то намекая. И оттого была похожа сразу на многих.

Но неназойливые интонации, проникая в зал, действовали обезоруживающе мягко. Ей не нужен был свет софитов, она пользовалась своим собственным внутренним светом, который легко зажигала улыбкой. Само обаяние в бархатном платье, такое немного старомодное, милое, обращалось к ним. Оно слегка размахивало какой-то, вероятно, надушенной бумажонкой в такт своим речам, и приятно потрескивал воздух от ее движений… В самом деле — фея!

«Я не буду учить играть, — говорила она. — Я научу вас жить на сцене, жить реальной жизнью, в предлагаемых обстоятельствах, как завещал нам Константин Сергеевич Станиславский».

Это заявление обескураживающе подействовало на Кузу — ему впервые обещали так много, и это в считанные часы занятий, отведенные драмкружку?

Мальчик встревожился, но Иринино плечико вздрагивало рядом так счастливо, что Куза решил: «А кто ее знает, эту Карлос, вдруг действительно может?»

А потом все пятнадцать человек были приглашены на вечерний чай домой к Анне Карловне. «Я хочу кое-что вам показать!» — весело сказала она.

«Адрес, адрес!» — закричали дети, и внезапно та самая надушенная бумажонка оказалась адресом, ее подхватили, и, пока переписывали, вырывая из рук, Куза слышал, как завуч спросила у Карлос:

«А это педагогично?»

«О, очень, очень педагогично, я всегда так начинаю».

Когда куда-то было надо и не хотелось, Куза говорил себе: «Вспомни — у тебя много дел». И всегда оказывался прав.

Помимо несделанных уроков, надо было овладеть верчением тросточки так же умело, как любимый клоун Леонид Енгибаров. Мальчик пытался вертеть ее часами, она вырывалась из рук, скакала по квартире, как шальная, царапала стены, полировку, а иногда, возвращаясь, била Кузу по лбу!

Родителей встречали вечером вся в увечьях комната и любимый сын с шишкой на лбу. Но зато… каким денди он становился, когда попытка удавалась, с тончайшей улыбкой на лице, маленькой куколкой прохаживался по комнате, самый выразительный, самый легкий… Иногда он занимался в коридоре, но, облаянный соседской собачонкой, возвращался…

Куза вздрогнул, когда с улицы донесся голос Ирины: «Витя! Витя!»

«Пришла за мной», — понял он и уже готовился отказать, когда увидел всю ее в кремовом плаще, стоящую на осенних листьях, у каштана. Задранная вверх мордашка улыбалась… «Что с того, что она ничего не понимает? — подумал Куза. — Кто у меня есть, кроме нее? Разве что — золотобородый…» И ответил:

«Подожди минуточку, сейчас выйду».

А потом они шли по городу, обнявшись за плечи, очень-очень сосредоточенно. И конечно же, фея жила в одном из самых красивых домов; на первом его этаже мягко светилась изнутри аптека, и кроме основного помещения, где толпились люди, была видна комната, посреди которой, казалось, дышали разноцветные колбы под присмотром двух существ, напоминающих женщин в белых халатах. На старом, кружевно-решетчатом лифте они поднялись наверх буквально святым духом. Всё было, можно сказать, волшебно, пока за дверью Анны Карловны не заорал ребенок.

«Надоело, надоело! Слышишь, Аня, надоело!» — говорила незнакомая женщина, а другая ей отвечала:

«Потерпи, я не могу жить без людей, это мой метод, в конце концов!»

«А куда ребенка деть прикажешь?»

«Об этом раньше надо было думать, милая!»

Звонок Ирины и Кузы был некстати. Они пришли первыми. Но, увидев их, Карлос закричала: «Соня, Соня, посмотри, какие они красивые, нет, ты только посмотри!»

Наверное, Соне было очень некогда, потому что она выскочила из какой-то комнаты, всклокоченная, с бутылочкой молока в руке, недоуменно спросила: «Кто пришел? Чего ты шумишь? Ах, эти дети? Здравствуйте!» — И скрылась.

Как кот в сапогах, церемонно приседая и оглядываясь, Анна Карловна ввела ребят в комнату.

«Вы — самые первые, — сказала она. — Посидите, осмотритесь, я исчезаю на секунду…» Мягкая ее спина, в чем-то вечернем, колыхнулась нарочито роскошно, обдав детей запахом тонкой пудры. «Ого, как умеет!» — испугался Куза.