Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

И. С.: Хорошо, что было после «Пяти похищенных монахов»?

Ю. К.: После «Монахов» я писал довольно много. Я писал взрослые рассказы, которые потом вошли в огоньковскую книжку «Когда-то я скотину пас». Я написал шесть книг с Мавриной («Стеклянный пруд», «Заячьи тропы», «Журавли», «Снег», «Бабочки», «Жеребенок»), которые очень люблю, у меня был тогда период таких кратчайших рассказов, который, наверное, не повторится.

И. С.: Как родилась идея сотрудничества с Мавриной? Ю. К.: Тут автор опять Леокадия Яковлевна, которая просто посчитала нас подходящими друг другу. Она нас собрала и попросила меня сделать книжку с рисунками Татьяны Мавриной.

И. С.: И еще неизвестно, кому это был больший подарок, вам или Мавриной.

Ю. К.: Это мне очень трудно, Ирочка, сказать. Ахмадулина придерживается той точки зрения: Ну конечно, она ничего, но проза! Проза!

И. С. Аля меня это еще одно подтверждение того, что ваша проза, как я всегда думала, рассчитана на определенный круг читателей. И это ни хорошо, ни плохо, это исторический факт. Она просто имеет своего конкретного читателя.

Ю. К.: Увы, это так. Наверное, да, Ир.

И. С.: Прошел большой пласт детской прозы и взрослых рассказов, мавринские книжки продолжались… И наконец мы подошли к «Полынным сказкам», на которых мне бы хотелось остановиться подробнее, поскольку они, по-моему, не были оценены критикой по достоинству и история их создания неизвестна широкому читателю. А жаль, поскольку это, я бы сказала, энциклопедия русской жизни для детей.

Ю. К.: Бог его знает. Я тебе скажу, ты слишком уж замахнулась на энциклопедию. Дело очень простое с «Полынными сказками». Дело в том, что моя мама тогда очень болела, это были ее предсмертные годы. А я ее очень любил, и мне хотелось сделать для нее что-то. А что может сделать писатель? Написать. Что же еще, Ир? В конечном счете, что ты можешь сделать доброго-то? Ну купить бутылку водки, ну что? Ну что?

И. С.: Это, видимо, самый простой добрый поступок, который вы, Юрий Осич, можете совершить. Вот она, мятущаяся душа писателя!

Ю. К.: Ну да, ну да. Вот я и выбрал этот вариант — все-таки вспомнить ее рассказ и написать книгу, целиком ей посвященную.

И. С.: Насколько эта книга основана на реальности?

Ю. К.: Абсолютно основана на реальности. Это абсолютная реальность. «Полынные сказки» — это четкие рассказы мамы. Конечно, устный рассказ — это уже условная форма. Мама рассказывала мне все это, а я это определил и заключил в форму.

И. С.: Рассказывала когда, в детстве?

Ю. К.: Она мне рассказывала это всегда. Еще когда я был маленький, и это повторялось. Потом она сделала запись, которая у меня сохранилась. Запись своего детства, есть и более позднее время, я смотрел на эту запись даже не так, как музыкант смотрит в ноты, а как музыкант смотрит: это тональность до мажор или си-бемоль мажор? Вот так. Ты поняла. Ну, говори, еще что?

И. С.: У «Полынных сказок» была особая история. Давайте поговорим о ней. Вы рассказывали, что композиция книги строилась на религиозной основе. В книге был описан весь цикл жизни русской деревни — от сева до уборки, от рождения до смерти. И от всего этого остались лишь намеки.

Ю. К.: «Полынные сказки» выходили тяжело. Правка была чудовищная, жуткая. Скажем, «Сказка о колокольных братьях», которая мне очень нравится, была абсолютно оригинальна. Ведь это потрясающая мысль, что там на колокольне колокола — это ее, Лели, братья. Конечно, она глубоко религиозная. Но у меня ведь нет такой, церковной религиозности (то есть исполнения обрядов и так далее), а есть какая-то глубинная вера. Понимаешь ли. Какая-то глубинная, изначальная вера, то есть правильная, какая и должна быть у любого человека. А для маленького человека, которому скажешь: У тебя там на колокольне братик есть. Там колокольчик звенит или колокол большой — это твой брат. Ты представляешь, какой это сильный образ… для маленького человека, для маленького восприятия. И когда эту сказку у меня оттуда полностью выкидывают… Ира, это большой удар. Это сильный удар… Причем, я считаю, в то наше атеистически-ханжеское время я нашел форму.

И. С.: А для меня важно, что вы это сделали не через пять лет, когда все об этом вдруг записали, а тогда, когда об этом нельзя было писать.

Ю. К.: Да, но я даже обошел цензуру. Я и цензуру-то обошел!

И. С.: Но там же не только эту сказку вырезали, еще и по мелочам много попереправили. Рукопись была пропитана российской народной религиозностью.