Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

«Систематически унижая наше прошедшее, мы тем унижаем и наше будущее, — продолжал свою мысль Леонтьев. — Смотря с аристократическою улыбкою на прочих славян, мы или смеемся над нашей собственною натурою или страждем ребяческою гордостью. <���…> Можно надеяться, что и наш народ всё с большим и большим участием будет обращаться на изучение русского и славянского мира, чтобы найти в первом основу, во втором, так сказать, поверку и ободрение своей будущей деятельности. <���…> Истинно народное направление не отвратит нас от изучения Западной Европы; напротив, оно приведет к основательному изучению, потому что при народном направлении полузнакомство не может иметь никакой прелести и никакого значения. Народность, основывающаяся на взглядах, как и всё, что основывается только на теории, ведет к нетерпимости, к страсти. Народность, основанная на изучении, не исключает никакого изучения и не удерживает нас от верной оценки древнего и новоевропейского быта» [402] Леонтьев П. М. О классицизме, европеизме и народности. М., 1847. С. 4–6. .

Вступительная лекция Леонтьева произвела отрицательное впечатление на М. П. Погодина: Михаилу Петровичу показалось, что молодой лектор принижает роль христианства в истории, недостаточно почтительно говорит о памяти своих предшественников — филологов Московского университета и злоупотребляет иноязычными речениями. «Нечего щадить, а надо с первого раза давить» — такова была резолюция Погодина [403] М. П. Погодин — С. П. Шевырёву. Цит. по: Барсуков М. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 кн. Т. 9. С. 217–218. .

Хотя упрек в пренебрежении прошлым Московского университета был напрасен. Говоря о важнейших принципах образования, Леонтьев возвращался как к опыту и памяти своего учителя Дмитрия Львовича Крюкова, так и к наследию, оставленному предшествующими поколениями. Предостерегая студентов на пути познания и овладения науками, он указывал на опасность, исходившую от многознания и поверхностного усвоения многочисленных дисциплин и научных истин «без глубокого понимания и развития умственных способностей». Опыт классической древности служил в этом случае положительным примером: «Древние учились думать, судить и чувствовать, а не наполняли своих голов бессвязными познаниями и не ослабляли своих сил изучением разнородных предметов. Этим объясняется ясность мыслей, их везде сопровождавшая» [404] Леонтьев П. М. О классицизме, европеизме и народности. М., 1847. С. 9. . Изучение греческой и римской классики позволяло, по его мнению, обратиться к истокам европейской образованности. «Нам полезно, нам необходимо, чтобы к нам шел свет и с другой стороны, со стороны классической древности. Тогда мы и от нашей почвы получим прямые, самостоятельные произрастания» [405] Там же. С. 12. , — заключал Леонтьев. Можно сказать, лектор наглядно демонстрировал изящный способ соединения русских и европейских начал.

К вопросу о соотношении «европейского» и «почвенного» современники и потомки будут возвращаться неоднократно, дискуссируя и осмысливая онтологические, историософские и антропологические проблемы, размышляя об особенностях исторического развития России и Запада, роли духовного начала в истории, национальной идентичности. А впереди героев нашего повествования ждали жизненные штормы, сопутствующие процессам становления и обретения себя, духовному возмужанию.

Время готовило большие перемены. По выражению С. М. Соловьёва, «свистнул свисток на Западе, и сменилась декорация на Востоке» [406] Соловьёв С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Соловьёв С. М. Собрание сочинений. Т. 18. М., 1995. С. 619. .

«Франция больна», — констатировал из Парижа Герцен, находящийся там с весны 1847 года и успевший хорошо познакомиться с парижским бытом и культурой [407] Подробнее о жизни Герцена в Париже см.: Прокофьев В. А. Герцен. М., 1987. С. 212–225. . Запах денег, пронизывающий всё вокруг, материальные интересы, собственность, превратившаяся в религию, овладели всем обществом в отличие от совсем недавнего времени, когда идеи и слова заставляли «покидать дом, семью, для того чтобы взять оружие и идти на защиту своей святыни и на низвержение враждебных кумиров». Теперь они, как писал Герцен, «потеряли свою магнетическую силу» [408] Герцен А. И. Письма из Франции и Италии // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 5. М., 1955. С. 57–58. . «Тут фанатизм и корысть вместе, тут ограниченность и эгоизм, тут алчность и семейная любовь вместе» [409] Герцен А. И. Письма из Франции и Италии. С. 65. . В этой новой атмосфере чувствовалось предзнаменование гибели, во всем ощущался дух смерти: «смерть в литературе, смерть в театре, смерть в политике, смерть на трибуне, ходячий мертвец Гизо с одной стороны и детский лепет седой оппозиции — с другой» [410] Там же. С. 68. . Гнетущая обстановка предреволюционного Парижа вынуждает Герцена покинуть Францию и устремиться в Италию.