Михаил Катков: По поводу статьи "Роковой вопрос"

Сколько несчастных случаев бывает вследствие недоразумений! Сколько недоразумений бывает вследствие разобщенности наших понятий с действительною жизнью! Сколько бед от того, что мысль наша живет постоянно в какой-то фантасмагории, в царстве теней и призраков, где она сама становится призраком и призраком является посреди жизни, смущая и пугая ее!

Сколько, в самом деле, недоразумений! Сколько бывает перегибов, в которых не доберешься ни до начала, ни до конца! Вот человек с вражеским умыслом, который сумеет уверить нас, что не он нам враг, а мы сами себе враги, и сумеет повести дело так, что мы поверим ему и будем принимать крепкие меры безопасности против самих себя, и будем таким образом делать над собою дело своего врага, а ему предоставим удовольствие поджигать это дело и направлять его, как ему захочется. А вот вам еще человек, не имеющий в душе своей ни малейшего дурного умысла, но и не имеющий почвы под ногами, хотя беспрерывно твердящий о почве, — вот этот человек, думая совершить гражданское дело, совершает действие, приводящее всех в негодование.

Да, странные бывают недоразумения! Пора нам отрезвлять наши мысли, пора нам, наконец, серьезно к чему-нибудь определиться и стать чем-нибудь; пора нам перестать слоняться бродячими призраками среди вопросов жизни, пора нам перестать судить и рядить на основании понятий, ничего не понимающих, из ничего созданных, ни к чему полезному не пригодных и плодящих все недоразумения и недоразумения, роковые недоразумения!

Читателям известна статья "Роковой вопрос", напечатанная в журнале "Время", подвергшемся за нее запрещению. Мы не помним, чтобы когда-нибудь журнальная статья производила в нашем обществе такое сильное негодование. Обыкновенно общественное мнение у нас не очень чутко и не очень демонстративно. Давно ли еще могли безнаказанно высказываться перед ним неслыханные нелепости, самые бесчестные и развратные мысли, которых не стерпела бы никакая общественная среда, а наша общественная среда, лишенная всякой жизненной организации, приученная к страдательному положению, беззащитно преданная всякому влиянию, сносила их терпеливо и даже давала им ход, тем более что оне являлись пред нею во всеоружии цензурного одобрения? Но как только в обществе пробудилось одно великое, всех соединяющее чувство, так тотчас же очистилась наша нравственная атмосфера и общественное мнение стало сериозно и чутко. Оно стряхнуло с себя дремоту; в нем пробудилась энергия; в нем оказалась могущественная сила отпора. Что так недавно раздавалось громко, самоуверенно и, по-видимому, господствовало над общественным мнением, то возбуждает теперь омерзение и прячется в трущобу; что прежде тешило почтеннейшую публику, то возбуждает теперь общее и энергическое негодование. Еще немного, и вся эта плесень исчезнет с расколыхавшейся поверхности нашего общества. Вот разница между обществом спящим и обществом пробудившимся! Никакие административные меры сами по себе не в состоянии сделать то, что может сделать общественное мнение, когда оно собрано и сосредоточено на одном действительно общем деле. Нечего какими-нибудь искусственными мерами прививать к жизни охранительные инстинкты, — нечего об этом заботиться, потому что в этих-то инстинктах и состоит сила жизни. Надобно только давать ход силам жизни, призывать их к деятельности, устранять, что стесняет их проявление, а не повергать их в апатию в той мысли, что чем менее жизни в обществе, чем менее предоставляется действия его коренным силам, тем будто бы общество спокойнее, здоровее и безопаснее.

Общественное мнение благодаря пробудившемуся патриотическому чувству стало внимательно, чутко и обнаруживает энергию, какой прежде не было заметно в нем. Оно было оскорблено статьею, о которой мы упомянули. Со всех сторон стекались к нам заявления негодования, которое было возбуждено ею. Патриотическое чувство, пробудившееся с такою силой, не могло допустить, чтобы не в стане врагов, а среди русского общества раздался странный голос в пользу притязаний, враждебных России. Оно никак не могло допустить, чтобы в среде русского общества кто-нибудь брал на себя должность судьи между русским и польским делом, между православием и католичеством, и под личиною судейского беспристрастия произносил приговор в пользу польской цивилизации и латинства; оно не могло стерпеть возмутительную мысль, будто бы поляк в глубине души своей настолько чувствует себя выше русского, что не может стоять с ним наравне, а непременно должен получить преобладание.