Михаил Катков: По поводу статьи "Роковой вопрос"

Он "старался показать, что, осуждая поляков, мы, если хотим делать это основательно, должны простирать свое осуждение гораздо дальше, чем обыкновенно это делается, должны простирать его на величайшие их святыни, на их цивилизацию, заимствованную от Запада, на их католицизм, принятый от Рима". Он не хотел удовольствоваться тем, что "обыкновенно делается"; он желал совершить нечто необыкновенное; он хотел "основательно" осудить поляков и простереть свое осуждение на величайшие их святыни. Но зачем же это? Боже мой! Зачем такое осуждение? Зачем такая страшная анафема? Поляков осуждают вовсе не за цивилизацию их, не за религию их. Никакой надобности и никакого права не имеем мы осуждать их за это. Поляков осуждаем мы за те притязания их, которых удовлетворить мы не можем и которые должны встретить с нашей стороны самый несговорчивый, самый решительный, самый энергический отпор во всех отношениях.

Возымев намерение основательно осудить поляков, автор "Рокового вопроса" пожелал с неменьшею основательностью возгордиться своею народностью; он равномерно пожелал простереть эту гордость глубже, чем это обыкновенно делается, и обратить свое благоговение на русские начала, на глубокие духовные силы русского народа. Уверяем г. Страхова, что если б он удовольствовался тем, "что обыкновенно делается", если б он не погружался в глубину с своею гордостью и с своим благоговением, то и народная гордость его вернее нашла бы себе удовлетворение, и благоговение его не превратилось бы в кощунство и надругательство.

Во глубине своего созерцания г. Страхов пришел к той мысли, что яблоком раздора между Европой и Россией служит польская цивилизация. Он уверен, что Европа видит в польской цивилизации свое дорогое детище и отстаивает ее от нашего варварства. Он вообразил себе, что вся эта суматоха, которая поднялась в Европе по польскому делу, произошла оттого, что Европа видит в Польше цвет своей цивилизации, которому грозит опасность со стороны России. В пустоте, называемой глубиною, всякая мысль легко может придти в голову, и человек теряет побуждение отдать себе отчет в ней. Г. Страхов очень спокойно, сам не замечая того, принял точку зрения, которая как нельзя лучше соответствует видам поляков и дает смысл самым безумным из их притязаний. В самом деле, посудите, какой характер принимает тяжба между Россией и Польшей, когда вам говорят, что Польша есть передовой пост европейской цивилизации, что в Польше Европа видит и должна видеть дело цивилизации и что точно так же должна смотреть на нее и сама Россия? Если это так, то все русское общество, все, что есть в России мыслящего и цивилизованного, должно умолкнуть и предоставить полякам все, чего они требуют, а себя отдать на волю Божию. Борьба между всемирною цивилизацией, которую будто бы представляет собою Польша, и варварством, которое будто бы остается на долю России, есть борьба невозможная. Но русский мыслитель, как оказывается, не хотел этого сказать; он любит свое отечество и уверен в его будущности. Он не только любит свое отечество, но он любит его необыкновенно и глубоко вникает в него своею любовью. Он не просто уверен в будущности России, но уверен в чем-то таком, что превыше всякого разумения и ускользает от всякой оценки: он уверен, что если теперь Европа напирает на нас своею цивилизацией, то Россия в последствии времени победит эту цивилизацию. Он имеет в резерве таинственные народные начала и не менее таинственную почву и зрит, как в будущем разовьется из них новая великая цивилизация, которая преодолеет врата адовы и низложит европейскую цивилизацию. Он, стало быть, видит борьбу не между цивилизацией и безнадежным варварством, он видит борьбу между цивилизацией настоящего и цивилизацией будущего. Цивилизация настоящего есть Европа со своим детищем Польшей, а цивилизация будущего остается за Россией. Но так как в действительности существует только настоящее, а будущее потому и будущее, что его в наличности не имеется, то противными партиями оказываются, с одной стороны, действительно существующая сила, а с другой — фантазия пророка, которому стало даже совестно развивать свою фантазию в отпор действительной силе и он вынужден был довольствоваться только слабыми и стыдливыми намеками на таинственную глубину своих уединенных созерцаний, так что в статье его представились ясно только преимущества наших врагов, а наши исчезли в тумане. Очень естественно, что статья г. Страхова должна была оскорбить и возмутить всех русских людей, которые лишены дара пророческого ясновидения и живут, как все люди, в обыкновенном, общем для всех мipe. По здравому смыслу, по обыкновенным условиям действительности тонкие пророческие намеки должны были показаться очень грубым предательством, которое в самый разгар борьбы объявляет дело врагов своего отечества делом цивилизации. Никто не мог понять и оценить того безмерного великодушия, той щедрости метафизика-патриота, который, отдавая полякам европейскую цивилизацию, вознаграждал за то свое отечество фантастическими видами на будущее. Грубая Россия не могла оценить это щедрый дар; мы почти уверены, что и никакая другая страна на свете не оценила бы этого дара и не променяла бы существующей цивилизации на благодать, обещанную пророком. Грубость здравого смысла никогда не променяет существующего на несуществующее и всегда скажет: "Не сули журавля в небе, дай синицу в руки". Но главное еще не в том. Главное вот в чем: может ли здравый смысл допустить, что в настоящем споре между Россией и Европой речь идет о цивилизации? Много ли нужно сообразительности для того, чтобы понять, какое значение имеют все эти возгласы, которыми до сих пор наполнялись европейские журналы? Кому не известно, что там, где печать имеет силу, она, как и всякая ценная вещь, становится предметом купли, продажи и найма. Кому не известно, что большая часть крикливых органов общественного мнения в Европе могут быть закупаемы и закупаются разными партиями и правительствами, что множество европейских газет наняты польскою партией, которая употребляла все усилия, чтобы поднять свое дело в Европе? Все эти сделки производятся в европейском журнальном Mipe совершенно открыто, и всем известно, как много та или другая партия платит журналу не только за адвокатство в ее деле, но и за всевозможные извращения истины в ее интересе. Тут есть разные степени услуг и вознаграждений, точно так же, как бывают разные степени купли и продажи в судах и администрации: есть благорасположение и услужливость с благовидным гонорарием, есть всякого рода крючкотворство, более или менее наглое, с столь же наглыми взятками. Если в разных европейских журналах нас топтали в грязь и превозносили польскую цивилизацию, то это делалось вовсе не по убеждению в достоинствах этой последней, а вследствие той же всемогущей причины, которая побуждала газеты принимать в свои столбцы фальшивые телеграммы, заведомо ложные корреспонденции и заведомо несогласные с делом толкования. Мы можем смело уверить г. Страхова, что никто из мыслящих политических людей в Европе не обольщает себя достоинствами польской цивилизации и что если достоинства эти выставлялись на вид, то это делалось или просто за взятку, или в каких-нибудь политических видах, не имеющих ничего общего ни с польскою цивилизацией, ни с Польшею вообще. Если в британских палатах было сказано кое-что лестное о польской национальности в это последнее время, то в тех же самых палатах в другое время вопрос об этой национальности возбуждал только смех; да и теперь ирония чувствуется за каждым словом, которое произносится там в пользу поляков, и там просят только о том, чтобы не длить понапрасну агонию умирающей национальности.