Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

Скажем несколько слов о нем, тем более что впоследствии именно он станет той «дверью» в мир Каткова, его доверенным лицом, через которого решались практически все вопросы, как бы то ни было касающиеся литературной или общественной деятельности Каткова. «И сердце для того было у него особенное, сердце страстно любящей матери такою безграничною любовью, которая, по-сказанному, сильнее смерти. И действительно, он за друга своего готов был пожертвовать жизнью и дрался на дуэли; больше того: он не раз жертвовал за него своею честью, своим добрым именем, что для благородных натур дороже жизни. <���…> В такой неслыханной его преданности страстная любовь неразрывно переплелась с яростною злобою беспощадно поражать врагов, которые осмелятся поднять руку на драгоценный предмет этой дружеской преданности. <���…> С таким нежным и мягким сердцем соединял он крепкий ум, вполне математический. <���…> Он и говорил ясно и четко, с выдержкою и расстановочно, будто нанизывает бисеринки одну за другую, так чтобы слушающий усвоял каждую поодиночке и слагал себе целую нить» [398] Буслаев Ф. И. Мои досуги: Воспоминания. Статьи. Размышления. М., 2003. С. 314–315. .

Павел Михайлович Леонтьев родился в Туле в 1822 году, получил первоначальное образование в родном городе, к поступлению в университет готовился в Московском дворянском институте. Именно здесь он познакомился со знаменитым профессором Московского университета Дмитрием Львовичем Крюковым, который преподавал в Дворянском институте латынь. Крюков обратил внимание на талантливого юношу. По его совету Леонтьев, делавший прекрасные успехи в латыни, стал изучать древнегреческий. Привлекала молодого человека и математика. Леонтьева заметил граф Строганов, «постоянно следивший за успевающими не только в университетах, но и в гимназиях» [399] Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета: 1755–1855. М., 1855. Ч. 1. С. 454. , к тому же Леонтьев окончил Дворянский институт первым учеником. Строганов, как всегда, не ошибся, увидев в юном даровании способности к изучению классической древности. По совету попечителя Московского учебного округа Леонтьев поступил на первое, то есть словесное отделение университета, где под руководством профессора Крюкова углубился в изучение греческой и римской классики.

Знакомство Каткова и Леонтьева, вероятно, произошло в середине 1840-х годов. Вернувшись из учебной поездки в Европу, Леонтьев был определен на должность адъюнкта по кафедре римской словесности и древностей, а после защиты магистерской диссертации «О поклонении Зевсу в Древней Греции» (1850) получил должность экстраординарного профессора. Он преподавал древнегреческую и древнеримскую филологию, читал курсы, посвященные языческим религиям Древнего Востока, Греции и Рима, античной археологии. Мифология не случайно попала в поле научных интересов Леонтьева. Теория мифа была многим обязана Шеллингу, заслуги которого в осмыслении мифологии как явления признавал, например, критически настроенный к шеллингианству Энгельс. На кафедре философии в Берлине Шеллинг читал специальный курс по мифологии. Именно Шеллинг, как считал Леонтьев, осветил и сделал привлекательной науку, «прежде того покрытую мраком непонятности» [400] Леонтьев П. М. О поклонении Зевсу в Древней Греции. М., 2012. Предисловие. С. VII. .

Леонтьев производил впечатление «чрезвычайно сведущего, дельного и основательного преподавателя» [401] Георгиевский А. Мои воспоминания и размышления // Русская старина. 1916. Т. 165. № 3. С. 455. , уделял значительное внимание методологии науки и всеобъемлющему обзору ее достижений, «энциклопедии», по тогдашнему выражению. По своим научным интересам он, несомненно, стоял близко к кругу Грановского. Но по этим формальным признакам зачислять Павла Михайловича в западники значило бы исказить истинное положение вещей. Его позиция была, как и у Каткова, сложнее — попыткой пройти посредине противостояния двух направлений.

Классическое образование было, по его мнению, неразрывно связано с европейскими началами, а те, в свою очередь, с народностью: «для блага России желательно, чтобы они шли рядом, не исключая одно другого, и чтобы та враждебность, которая могла произойти вначале, прекратилась как можно скорее». Классическая образованность сделала «гуманным человека нового времени и продолжает его питать вечно свежими соками из того мира, который весь был изящен». Европейская образованность «есть результат предшествовавшей истории рода человеческого», а народность «составляет условие жизни и всякого самостоятельного движения между народами».