Тут подошел кто-то в гражданском, что-то сказал, и солдаты опустили оружие. Избивая на ходу, Жору подтащили к машине, набитой захваченными во время облавы людьми, оглушив прикладом, его швырнули, как мешок, в кузов.
Очнулся в тюрьме. Повели на допрос. Там снова били жгутами из резины и проволоки. Пытались выяснить сообщников. Жора молчал. Соседи по камере помогали залечивать раны от побоев. Через несколько дней Жору повели на суд. Острые ребра наручников врезались в запястья, и при каждом движении рук раны болели.
Суда фактически не было. Зачитали приговор: ввиду несовершеннолетия вместо расстрела приговорен к двадцати пяти годам каторжной тюрьмы. Из выходившего во время оккупации в Одессе фашистского листка «Молва» Мария Алексеевна узнала о судьбе сына.
«Добровольский Георгий из Одессы (Ближние Мельницы, Пишенин переулок, дом 5). Приговорен к 25 годам каторжных работ за хранение револьвера (система «Беретта»). Револьвер был в пригодном для действия состоянии».
После вынесения приговора каторжан начали гонять на работу. Мысль о побеге пришлось оставить, потому что водили и возили их под усиленным конвоем и солдаты стреляли без предупреждения. К тому же каторжный труд землекопов на полуголодном пайке отнимал последние силы. Люди едва добирались до нар, чтобы забыться тревожным и тяжелым сном. В камере было сыро. Тусклый свет небольшой лампочки освещал измученные лица. Одному из заключенных на допросе отбили легкие. Он харкал кровью и на глазах сгорал от чахотки. Вскоре он не смог ходить на работу, и его унесли. Его судьба была всем понятна.
Мария Алексеевна, как могла, старалась помочь сыну. Сама, не доедая, собирала по крохам кое-какие посылочки ему, но чаще всего ее передачи не доходили до Жоры. Он быстро слабел. Выручали собратья по неволе. Они делились тем немногим, что имели сами, поддерживали едой, где-то раздобыли старый свитер и рваную телогрейку, которые спасали истощенного паренька от промозглых февральских ветров. Вот тогда-то Жора впервые узнал цену товариществу. Только сообща можно было выжить в таких нечеловеческих условиях.
Уже много дней Жора не видел матери и ничем не мог успокоить ее. Он хорошо понимал, как ей сейчас тяжело. Собственное бессилие угнетало.
Много передумал, беспокойно ворочаясь на сырых нарах. Да, пожалуй, он был единственной радостью в жизни мамы, Марии Алексеевны. Случилось так, что она одна осталась с двухлетним сынишкой на руках и всю свою нежность и ласку отдавала только ему. Припоминал, как в редкие часы, свободные от работы и домашних забот, она рассказывала ему сказки, водила к морю.
Он любил, когда мать после трудового дня, подстелив под себя рядно, присаживалась на берегу отдохнуть, а ему позволяла играть с прибоем. Видно, уже с тех лет пробудилась в нем неистребимая жажда простора, которую порождает необозримая синева.
Он часто спрашивал об отце. Мать объясняла, что отец уехал выполнять трудную и опасную работу, а поэтому вернется не скоро. Тимофей Трофимович Добровольский, чекист, находился на боевом посту. О сложных взаимоотношениях отца и матери Жора со временем узнал от товарищей и перестал мучить ее вопросами. Он старался быть внимательным, чтобы хоть как-то облегчить и скрасить ее жизнь. Мать была ему другом.
Однажды он явился с большой шишкой на лбу. На вопрос матери хмуро ответил:
— В воду неудачно сиганул, о дно ушибся.
Матери соседских ребят уже не раз жаловались Марии Алексеевне, что Жора заманивает мальчишек прыгать со скал.
Ощущение полета у него всегда вызывало неописуемое чувство восторга. Вот и сегодня кто-то из ребят показал ему выступ на скале, с которого никто пока не рисковал прыгать. Прямо под выступом — мелководье, и лишь метрах в пяти от берега — впадина, в которой дно не просматривается…
Жора разбежался и несколько секунд ласточкой летел в воздухе, а потом, скользнув по воде, не долетев до впадины с полметра, проехался лбом по жесткому песчаному дну. На какое-то мгновение в глазах потемнело, потом радужный свет заполнил все вокруг. Выскочил из-под воды, глотнул воздух.
— Ну что, Жорка, больше сигать не будешь? Охоту, небось, отбило? — ехидно смеясь, выкрикнул кто-то из ребят.
— Буду, — выдохнул Жора, по уступам взбираясь на скалу к ребятам.
— Брось ты это, — посоветовал один из пацанов, — высота-то какая, ужас! Разбиться ведь можно!
Нет, теперь Жора доказывал уже не ребятам, а себе. Отступиться — значит струсить. Он должен подавить чувство страха, которое вселяла эта скала ребятам, а теперь после прыжка, и ему. Разбег — и Жора прыгнул не в воду, а в небо. Секунду длился полет, но за это время он успел увидеть голубизну небосклона на линии горизонта, переходящую в синь моря. «Долетел», — мелькнуло в голове, и он юркнул во впадину, подняв небольшой водяной фонтан. Несколько рывков — и он на поверхности. Отдышался. Страх побежден. Еще пара прыжков — и другие мальчишки тоже осмелели.
Читать дальше