Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

Прусский и английский военные агенты, Редерн и Мельдмей, присутствовавшие во всех делах от самого начала кампании, отдавали полную справедливость храбрости австрийских войск. По мнению их, немецкие и богемские полки лучше других выдерживают в огне; стирийцы в деле покойны и хорошо стреляют; за ними следует галийская, потом венгерская пехота, которая, однако, стоить несравненно ниже своей кавалерии. Венгерец пеший и венгерец конный – два разных человека: в первом случае он солдат обыкновенной храбрости; во втором – удержу не знает. Французская кавалерия была не в силах ведаться с австрийскими гусарами и спасалась от них только тем, что уходила под защиту своей пехоты или артиллерии. Под Маджентой пять эскадронов гусарского полка имени короля Прусского, под командой Эдельсгейма, доказали, что способна сделать хорошая кавалерия, причём, однако, следует заметить, что тогда ещё не существовало с казённой части заряжаемых, скорострельных ружей. По сильно перерезанной местности, чрез рвы и высокие каменные стенки, гусары атаковали французскую пехоту и отбросили её к Понте-ди-Маджента. Всё бежало пред ними. Французские пленные мне сказывали, что им показалось, будто на них налетели не кавалеристы, а черти. Сольферинская бешеная атака принадлежала тому же полку.

Австрийских егерей Мельдмей ставил несравненно выше французских относительно стрельбы; французы превосходили их только быстротой движений и уменьем пользоваться местностью. Артиллерию он также хвалил: стреляла она метко и хладнокровно, но по свойству своего старого вооружения не могла с выгодою бороться против французских новоизобретённых нарезных орудий. Кроатские пограничные, ныне реорганизованные, полки хорошо дрались за прикрытием, плохо в чистом поле; очевидцы рассказывали мне, что под огнём нелегко было их удерживать в должном порядке.

Но к чему ведёт слепая солдатская храбрость, когда у командующих не достаёт уменья пользоваться ею сообразно обстоятельствам? Очертя голову, кидаться в драку ведёт к одному бесплодному кровопролитию. Австрийская армия считала в своих рядах не мало храбрых генералов, а дело между тем не ладилось. Барон Гесс Действительно был даровитый и знающий генерал, но страдал избытком идей, подобно нашему князю М. Д. Горчакову; придумав какую-нибудь очень хорошую меру, он не умел остановиться на ней, начинать менять без конца, и от этого нередко упускал решительную минуту. Радецкий, у которого он прежде служил начальником штаба, умел пользоваться его дарованиями, хватался за его первую хорошую мысль и заставлял её привести в исполнение без всякой перемены. Кроме того, Гесс в армии и при дворе имел сильных противников, не дававших хода его мыслям. Сам император был молод, нетерпелив, не доверяя собственному опыту, крепко полагался на графа Грюнне, который в свою очередь по военным делам взял себе в советчики надутого, самоуверенного, только на интриги умелого, генерала Римминга. План наступательного движения, полагать должно, им был составлен; по крайней мере на него походило.

Вяло тянулись в Вероне невыносимо скучные дни. Солнце пекло, как в растопленном горниле: в первых числах июля жара стала доходить в тени до 27 и 29° Реом. Войска, стоявшие биваком на открытой, безлесной равнине, изнемогали от зноя; число больных возрастало с каждым днём; случаи солнечного удара быстро умножались. В городе днём не только люди, но и собаки прятались по домам; одни военные по необходимости не переставали, потом обливаясь, сновать по раскалённой мостовой. Пред самым только закатом улицы начинали наполняться мундирною толпою, среди которой изредка проносились какие-то весьма подозрительные кринолины венского покроя; ни одного итальянца высшего круга, ни одной порядочной итальянки мы глазом не видали. Ночью, случалось, на высоких балконах кое-где появлялись белые женские фигуры и тотчас исчезали, заметив, что с улицы на них глядят. Все наши дни проходили одинаковым порядком: в 6 часов собирались к обеду в императорскую главную квартиру, после чего стар и млад отправлялся на пиацу Бра и пиацу Сигнори, где от безделья просиживали до поздней ночи, поглощая несметное количество гранито и пецо gu riaré и глазея на громадную Трояновскую арену и на чудные памятники скалигеров. Другого удовольствия не существовало: театры были закрыты, военная музыка не играла на площадях, частные дома оставались затворёнными без всякого исключения.