Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

В главной квартире, казалось, господствовало полное затишье; обычная военная деятельность будто примолкла; эта тишина была, однако, очень обманчива: под видом непоколебимого спокойствия скрывались глубокие опасения за ближайшую будущность. Победоносный неприятель стоял на носу, пока ещё не трогался, но в одном переходе мог появиться в виду крепости, которая, хотя и пользовалась славой непреодолимого оплота, на деле же во многом не соответствовала своей громкой репутации. Веронские отдельные форты были растянуты на слишком большое протяжение, и не были достаточно вооружены. Граф Гиулай сначала кампании увёз в Пиаченцу и Павию 170 орудий большого калибра, которые, ретируясь, там утопил в Тичино, а из Казарзы не успевали перевозить в Верону недостающее количество тяжёлых орудий и артиллерийских снарядов. Боялись, что неприятель, разведав об этом деле, всеми силами атакует какой-либо, более слабый пункт и, не будучи встречен достаточно сильным огнём, успеет прорвать линию передовых укреплений, на какой случай заблаговременно было решено, отдав Верону, ретироваться по тирольской дороге. В начале дня по главной квартире была разослана диспозиция на случай тревоги, в которой между прочим значилось: при первых выстрелах всем чинам главной квартиры собраться перед домом, в котором жил император, запасных же лошадей и повозки со всею кладью отправить за крепость на ревередскую дорогу и построить там в обозную колонну, дышлом к Ревередо.

Находились австрийцы в довольно неловком положении, но и французам приходилось не легче. Лучше других было сардинцам, расположенным в окрестностях Монцамбано, посреди совершенно им преданного населения, им выпала на долю не трудная задача осаждать Пескиеру. Французы, занявшие позицию на высотах Сомакампаньи, в ближайшем расстоянии от сильной ещё неприятельской армии, принуждены были находиться в постоянной готовности к бою, не пользовались особенным расположением жителей, прятавших жизненные припасы, не имели для питья здоровой воды и много теряли людей от лихорадки, тифа и госпитальной гангрены, поражавшей большую часть раненых. От жару они страдали не меньше австрийцев. Между солдатами распространилась у них накожная болезнь, известная в Италии под именем – calori, которой подвергаются обыкновенно люди, не успевшие свыкнуться с жарким местным климатом. У заболевшего тело начинает гореть, чесаться, покрывается красноватыми пузырями; человек теряет сон и от бессонницы ослабевает до совершенной невозможности нести службу. Кроме того, германский союз снова поднял на время отложенный вопрос: по первому известию о несчастной Сольферинской битве, во Франкфурте было решено на верхнем Рейне немедленно выставить корпус ив южногерманских контингентов, и Пруссии, чтобы не раздражить против себя немецких патриотов, согласилась с своей стороны выдвинуть обсервационный корпус на рейнскую границу. Этим Франция ставилась в необходимость разделить свои силы, а Австрии давалась возможность свою итальянскую армию умножить войсками, стоявшими в Дунайской долине.

В виду такого неблагоприятного стечения обстоятельств, грозивших из рук его вырвать плоды двух кровавых побед, Луи-Наполеон счёл полезным прекратить войну, не довершив своего обещания освободить Италию вплоть до Адрии, почему н решился сам сделать первый шаг к перемирию, на которое с радостью согласился австрийский император, имевший весьма основательный причины бояться неудовольствия, распространившегося внутри империи, и не слишком полагаться на содействие со стороны Пруссии. Поводом к первому сближению враждующих послужило желание австрийцев выручить от французов тело павшего под Сольферино полновато командира, князя Виндишгреца. Австрийский парламентёр, посланный по этому случаю в неприятельский лагерь, был лично принять Луи-Наполеоном самым ласковым образом, причём тот ему заметил, что уже давно питает желание положить конец душе его противному кровопролитно, если только император Франц-Иосиф не откажется протянуть ему руку примирения. Вслед за темь парламентёром приехал в Верону пиемонтский капитан граф Робилан, побочный брать Виктора-Эммануила, позже занявши место итальянского посла при венском дворе. В чём заключалось его поручение, осталось тайной для нас, иностранных военных агентов; знали мы только, ‘ что он лично был принять императором австрийским, продержавшим его долее получаса в своём кабинете, и что в ту же ночь барон Гесс съездил к французам. Два дня спустя, 7 июля, прибыл в Верону новый парламентёру ординарец французского императора, Дюк-де-Кадор, и в ту же ночь генерал-адъютант Флери привёз собственноручное письмо от Луи-Наполеона к Францу-Иосифу. На другой день объяснилось, о чём переговаривали: между воюющими сторонами было заключено пятинедельное перемирие; значит, дело клонилось к миру.