Юрий Агеев - Объяснять миру жизнь. О Джеке Лондоне

Период с 1894 по 1896 год уходит у Джека Лондона на самообразование. За месяц он прочитывает более тысячи книг самой разной направленности: философия, культурология, экономика, психология, биология, включая сюда океан переодики, выходившей в то время. В сжатые сроки Лондон приобретает знания, достаточные для успешного окончания любого университета.

Наконец Лондон поступает в Калифорнийский университет, где, проучившись первый семестр с 15–16 летними юнцами, разочаровался в системе образования, забрал документы, продолжив своё восхождение на литературном поприще. Но удача на этот раз была не на его стороне и пробить глухую стену журналов оказалось не по силам. Рукописи возвращались, мелкая подённая работа не могла вытянуть его из нужды и долгов.

Золотая лихорадка, разразившаяся на Клондайке в 1896 году, буквально спасла Лондона. Отправившись в июле 1897 года на север вместе с другими искателями приключений, он избавился от двух главных зол: рутины однообразия и борьбы за существование в одиночку. Здесь на Аляске, где своеобразно, но действовали законы товарищества и чести, он имел больше шансов уцелеть, чем в трущобах Сан-Франциско.

Ещё на пароходе он обзавёлся друзьями, которые не раз потом выручали его в трудные минуты. Золотоискатель Фред Томпсон, шахтёр Джим Гудман, плотник Слоупер, судья Салливан, доктор Харви, Джон Диллон — вот лишь несколько имён из многочисленного списка его друзей на Аляске.

Джек Лондон часто говорил, что отправился на Клондайк не столько за богатством, сколько за материалом для будущих книг. Через Чилкутский перевал он нёс вместе с грузом продовольствия и стопку книг, где были «Происхождение видов» Ч. Дарвина, «Капитал» Маркса, «Философия стиля» Г. Спенсера и «Потерянный рай» Мильтона.

Хижина Джека Лондона на берегу Юкона стала своеобразным клубом, где старатели сходились поспорить о литературе, политике, социализме, обо всём, что представляло тогда интерес среди американской интеллигенции.

Вспоминает хозяин смежной с лондоновской хижины В.Б.Хардгрейв: «…Не одну долгую ночь, когда всех других уже одолевал сон, просиживали мы с Джеком перед пылающими еловыми поленьями и говорили, говорили часами. Лениво развалясь, он сидел у грубо сложенной печки, отсветы огня играли на его лице, освещая мужественные, красивые черты. Что это был за превосходный образец человеческой природы! У него было чистое, полное радости, нежное, незлобивое сердце — сердце юноши, но без тени свойственного юности эгоизма. Он выглядел старше своих двадцати лет: тело гибкое и сильное, открытая у ворота шея, копна спутанных волос они падали ему на лоб, и он, занятый оживлённой беседой, нетерпеливо отбрасывал их назад. Чуткий рот — впрочем, он был способен принять и суровые, властные очертания; лучезарная улыбка; взгляд, нередко устремлённый куда-то вглубь себя. Лицо художника и мечтателя, но очерченное сильными штрихами, выдающими силу воли и безграничную энергию. Не комнатный житель, а человек вольных просторов — словом, настоящий человек, мужчина. Он был одержим жаждой правды. К религии, к экономике, ко всему на свете он подходил с одной меркой: „Что такое правда?“ В голове его рождались великие идеи. Встретившись с ним, нельзя было не ощутить всей силы воздействия незаурядного интеллекта. Он смотрел на жизнь с непоколебимой уверенностью, оставаясь спокойным и невозмутимым перед лицом смерти».

Старатель и охотник Эмиль Дженсен, весьма незаурядный человек, послуживший прототипом Мейлмута Кида в рассказе «Белое безмолвие» так отозвался о писателе: «Общение с Джеком было освежающим, полезным и плодотворным. Он никогда не прикидывал: стоит ли рисковать, будет ли от этого польза? Он просто всегда был тут как тут, готовый обойти весь лагерь, если нечего читать; подсобить везти сани с дровами; на два дня исчезнуть в поисках пачки табаку, если видел, что мы раздражаемся по пустякам от нехватки курева. Будь то крупная услуга или пустяковая, прошенная или непрошенная, он предоставлял в твоё распоряжение не только себя, но и всё своё имущесво. Лицо его освещалось никогда не меркнущей улыбкой…»

Цинга и тоска по цивилизации заставили его весной следующего года собраться в обратную дорогу. Отплывал он назад, конечно, не так, как герой его романа «Время-не-ждёт» Элам Харниш. Не было тысячной толпы провожающих, но чувства в душе у Лондона были те же. «Было тридцать градусов ниже нуля, ледяная кромка стала плотнее, а по Юкону плавала каша изо льда. На палубе „Сиэтла“ стоял Харниш и, прощаясь с друзьями, окликал их, махал им рукой. Когда отдали концы и пароход двинулся к середине реки, те, что стояли поближе, заметили слёзы на глазах Харниша. Он покидал страну, которая стала его родиной… Он сорвал с себя шапку и помахал ею.