Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Низовые пожары тушатся и ночью, но верховые, особенно в ветер, когда неминуемо является матка — это уже немыслимо. В этом случае и днем люди, работая в дыму, теряются и делаются жертвами огня, а ночью и подавно, да и требовать от них в такое время работы — невозможно: можно только вдали от пожара проводить перехватывающие канавы, вырубать просеки и проч., но и это доступно только в светлые и лунные ночи.

Как крайняя мера, при тушении больших пожаров является необходимость пустить с безопасного места встречный огонь; для этого люди заходят вперед пожара и нарочно зажигают лес, направляя огонь навстречу. При низовом пожаре эта штука нехитрая и не опасная, но при верховом — история другая. Тут иногда невозможно опередить пожар, идущий по вершинам деревьев, а при удаче трудно поднять наверх огонь искусственно и направить против образовавшейся страшной тяги воздуха. Если же это и удастся, то всегда явятся два противоположных течения и в один миг образуются две «супротивных» матки, которые, как разъяренные огненные потоки, несутся со страшной быстротой и силой друг против друга и можете себе представить, что происходит тогда, когда они сойдутся!.. Вот где настоящий огненный ад, который я и описать не в состоянии, чтоб представить читателю настоящую картину.

Чем ближе сходятся две противоположных матки, тем более усиливается течение воздуха и их стремление скорее соединиться в одно целое! В самый же момент соединения тот и другой огонь схватываются вместе, образуя огненную массу, которая сначала крутится, затем вдруг взвивается кверху на страшную высоту, выше леса, и только тогда огонь теряется в массе вылетевшего громадным столбом дыма!.. В эти ужасные секунды слышатся не только рев и гул, а какой-то зловещий клекот бушующего огня, который, как страшный водопад, оглушает до того, что невозможно слышать не только разговора, но и крика человека. Затем вдруг все стихает, слышны только шипение и треск, да видны мириады искр, которые то сверкая, то потухая, крутясь, падают из-под клубов черного дыма. Наступает удручающая зловещая тишина, как бы говорящая в этой агонии: готово!.. Все кончено!.. Леса больше тут нет!..

Как предупредительная мера от могущих быть пожаров вследствие напольных огней на Алтае прибегают к искусственной «опалке» боров весною, но только в то время, когда в них еще сыро. Для этого «выгоняются» с окрестных деревень крестьяне, как и на пожары; работа ведется под присмотром местных лесничих и полесовщиков. Вся суть в том, что около кромки боров опаливается, или лучше сказать, выжигается «ветошь» (старая трава) и мелкая поросль полосою в несколько сажен шириною. Конечно, это имеет смысл и значение, если делается толково и вовремя, но бывает и так, что при нерадении рабочих или плохом присмотре, особенно в ветреную погоду, огонь вырывается и попадает в бор; и вот является та беда, которой боялись, от которой предохраняли лес.

Вся работа при опалке состоит в том, что около кромки бора нарочно зажигают ветошь и дают ей прогореть на известное расстояние, а затем, по краям, огонь тотчас тушат метлами и заскребают лопатами; вот и вся нехитрая штука.

Досадно и тяжело иной раз видеть, когда при опалке лесов крестьяне разоряют гнезда тетерь, собирая из них яйца или разбивая их о землю, если они уже насижены. Тут вполне проявляется все грубое невежество этого темного люда, которому служит забавой хлопанье насиженных яиц. А если кто-нибудь начнет стыдить такого субъекта в его неразумном поступке, то он только глупо осклабится и непременно скажет либо дерзость, либо отделается своего рода философией.

— Ну, а что за беда? Ведь она вольная птица. Не я, так кто-нибудь другой оберет яйца.

И увы! Несмотря на такой глупейший вывод, он почти прав, и прав потому, что в первый же подходящий праздник пойдут разыскивать тетерьи гнезда не только ребятишки, но и взрослые парни, даже бабы, девки и пожилые мужики. В некоторых деревнях такого рода занятие производится чуть не огульно и в весьма редких — умные старики имеют влияние на целое «обчество» — и там гнезд почти не разоряют. Следовательно, «что город, то норов, что деревня — то обычай»: в одной бахвалятся тем, кто больше набрал яиц, в другой это считается грехом.

Читатель, быть может, спросит: «А что же делает власть, которая, в силу закона, должна остановить такое безобразие?»

Совершенно верно — должна! Но наши власти и повыше деревенских охотно, например, покупают заведомо ловленных в сетях весною дупелей, — так почему же какому-нибудь деревенскому старшине не отведать и самому «скусных» тетерьих или утиных яичек?..