Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

С тех пор и пошел слух по всему тракту, по всему Нерчинскому краю о таком крепыше, а «Овчинниковская вязанка» вошла в поговорку. Разве этот молодец не унесет нашей лодчонки и с бабушкой и с родиль…

— Вот вы опять спятили! — перебил меня Федот, — да нешто в лодке родят?

— А ты знаешь пословицу, что родить нельзя погодить?

— Ну ладно, ладно! Не придуривайте, не сбивайтесь с дороги-то… А вот слышали, что ноне весной было за Бобровкой, ну как ее называют, деревню-то, запамятовал?

— Ну да все равно, Федот, сказывай, что там было?

— То и было, что весной вышел из бору медведь, да и бродил у поскотины. Его, значит, увидали, да и прогнали народом, а он ушел, да не в лес, а в колок. А в ночь-то нахлынула вода, его оттуль и выгнало; вот он и стал бродить по гривам. Его на грех-то увидали два мужика и поплыли за ним в лодке. А он возьми да и залезь на большую карчу — такая, значит, толстущая тополина лежала. Они и удумали, что зверь боится воды; давай, говорят, съездим в деревню, возьмем веревку, накинем ему на шею удавкой, да и стащим в воду, он, дескать, тут и захлебнется. Вот они, с большого-то ума, съездили, приплавили веревку и явились к зверю, а он, значит, лежит на тополине да только рюхает…

Вишь, говорят, боится. Давай, брат, накидывай петлю… Он им и дался, словно нарочно. Вот они накинули, плюхнули в лодку и стали его тащить с карчи! А он, значит, как бултыхнет в воду, да нут-ко за ними! Догнал, выворотил из лодки и давай их починивать по-своему. Одного-то лишь поранил; тот как-то уцепился за лодку и спасся; а другого-то дурака так и закунал в воде, — утопил до смерти.

— Ты где это слыхал, Федотина?

— Сегодня мужики прибыли сверху, с Рассказихи, они и сказывали.

— Вот болваны-то!.. А который теперь час? Поди-ка, и спать пора, — сказал дедушка.

— Да уж давно «коромысло» (Большая Медведица) повернулось, спать надо, — отозвался Федот и завернулся в полушубок.

Немного погодя засопели и захрапели уж многие. Небольшой огонек все еще догорал в рыбачьем очаге и, то потухая, то вспыхивая синеватым огоньком, причудливо освещал одну половину избенки. Против очага видна освещенная часть готовящейся сети, и в ней торчит рыбачья игла; из-под сети выглядывает конец длинной, до самого потолка, одностволки; в углу, зубьями кверху, стоит на длинном черенке рыбачья острога… Невольно, но смутно явились мне на память превосходные стихи Рылеева из поэмы «Войнаровский».

А здесь, вон на полке, светится часть самовара, белеют бочки фаянсовых чашек и, несколько ниже, уже в сумраке, желтеет контур балалайки… А в темном углу, на лавках, лежат, как покрытые мумии, наши охотники… Вон и Федот Спиридонович, словно восковая кукла, с желтым от мерцающего очага лицом, торчащим из-под полушубка.

…Что-то и у меня падают веки сами собой и смыкаются глаза… Очаг, кажется, чуть-чуть уж мелькает… Забываюсь помаленьку и я…

«И круты горки, да забывчивы», — говорит русская пословица. И совершенно верно, потому что забывчивы, например, для охотника его бывшие неудачи. Сколько раз приходили мне на память наши не совсем счастливые поездки с дедушкой за гусями, а глядишь, придет весна, обогреет — словно обнимет солнышко, побегут мутные ручейки — и снова потянет туда же; а тянет потому, что охотничье сердце не может равнодушно смотреть на пролетающих лебедей, гусей, уток, не может оно равнодушно слышать их «гычанья», гоготанья и свиста гусиного полета. А тут, как нарочно, приезжают знакомые крестьяне и говорят, что водяной птицы появилось уже много, «адоли грязи», как они выражаются. Ну и пуще того заноет и затоскует душа, так бы вот, кажется, и бросил все, и скорее, скорее бежал на простор, полюбоваться весной, повоевать с сибирской природой и только хоть посмотреть на прилетевших гостей. Является непонятная истома, какая-то сладкая протягота, а руки словно чешутся, точно зудят и просят работы.

Вот в такие минуты мне и пришло на память, что один мой знакомый охотник и состоятельный человек, некто Александр Андреевич Мер-в, проживающий в селе Чистюньке, не один раз звал меня на охоту за гусями, говоря, что у них гусей собирается множество и что у них охота эта производится легко и удобно, потому что все места им известны, а в притонных пунктах есть «скрады» (караулки), где можно поджидать гусей на воду или стрелять на перелетах, — чего, дескать, нет в Самодуркиной.