Константин Симонов - Первая проза

— Поскольку, отвечая на предыдущий вопрос, вы коснулись по­лучаемых вами писем, расскажите, пожалуйста, как складываются ваши отношения с читателями. Обширна ли ваша переписка? Часто ли вам приходится выступать на читательских конференциях и встречах с читателями? Какие читательские отклики вы получаете, их характер? Что все это дает вам как писателю?

— Читательские конференции очень важный момент в жизни писателя, но и испытание для него. Испытание крепости его нервов и твердости взглядов. Испытание еще и в тех случаях, когда тебя больше хвалят, чем ругают, — испытание на прочность трезвого от­ношения к себе, испытание на самокритику. И вообще читательские конференции — хорошая вещь, но я лично всегда боялся слишком часто участвовать в них. Вы спросите: почему? Да потому, что всё-таки десятки раз участвовать в читательских конференциях, как иногда бывает с нашим братом-автором, в восторге от того, что его зовут, и выступает чуть ли не каждый день, особенно когда вещь получает общественное признание,— мне кажется, все-таки это на­прасно. Многое повторяется. Много слышишь похвального в свой адрес. Много отвечать приходится на те же самые упреки. Человек заштамповывается от этих разговоров. И иногда его тянет все боль­ше и больше проводить читательских конференций, хотя ему уже давно пора писать новую вещь. Вот эту меру почувствовать, когда хватит, — очень важно! Почувствовать, что пора уже писать новое,— очень важно нашему брату. Думаю, что я эту меру, в общем, стре­мился соблюдать.

По «Дням и ночам» у меня читательских конференций было очень мало, потому что «Дни и ночи» вышли в сорок четвертом, а я после войны год провел в зарубежных командировках — в Японии, в Америке. Вернулся через год, когда книгу прочли, и она как-то от­стоялась. Писем было много, а читательских конференций мало. А вот по «Живым и мертвым» было много читательских конференций, много интересных. У меня было немало споров, причем споров не по сюжету романа, не по изображению героев, а по затронутым в ро­мане проблемам. И это — самое интересное в читательских конфе­ренциях для меня.

Конечно, те или другие соображения, критические замечания, иногда очень правильные, очень точные, замечания фактические, ког­да подмечают огрехи, тоже очень важны. Хотя я, в общем, стара­юсь свести к минимуму замечания такого рода — заранее показываю рукопись людям, которые в затронутых в ней сферах хорошо пони­мают. И не считаю это зазорным, наоборот, считаю необходимым. Но все-таки самое интересное — это рассуждения о жизни, о раз­витии общества, его истории, о морально-этических, общественных проблемах — рассуждения, которые возникают у людей в связи с чтением твоей книги. Тогда ты чувствуешь себя не просто автором, хвалимым или ругаемым, а участником нужного сегодня для людей разговора. И это самое важное.

И если говорить о читательской почте, то эта часть почты са­мая важная для меня. Можно оставить без ответа письмо о том, встретятся Аня и Сабуров или не встретятся. В конце концов, я не обязан на это отвечать, пусть сам решает! Или: встретится Синцов с Таней или с Машей и как все у них будет. Ну и пусть сам дума­ет! Не случайно поставлено многоточие, очевидно, для того, чтобы читатель сам думал, решал, выбирал. Можно и не ответить на такое письмо или ответить очень коротко. Другое дело, когда письмо ка­сается какого-то нравственного вопроса, когда, скажем, вдруг полу­чаю письмо, автор которого осуждает нравственное поведение Тани Овсянниковой в «Живых и мертвых». Или то же самое с «Днями и ночам». (Замечу в скобках, что таких писем было очень мало.) Как же так: они сошлись на фронте, Сабуров и Аня, так сказать, необвенчанные или, как это,— необзагсенные! За этим стоит какое-то свое, чуждое мне понимание нравственных проблем. Или, скажем: почему у Серпилина такая биография, а не другая? Почему вы та­кую биографию ему дали? Имели ли вы право? Типично это или не типично?

Бывают и такие читательские письма и выступления на читатель­ских конференциях, которые подталкивают писателя на активные действия. Заставляют его поразмыслить. Поершиться сначала, может быть, но потом поразмыслить над сутью сказанного. Меня, например, в ряде случаев упрекали на читательских конференциях и в письмах в том, что я больше пишу офицеров, чем солдат. Подчас выражали это даже в более резкой форме, иногда и в статьях, что я, дескать, офицерский писатель и так далее. Проанализировав, посмотрев, что я написал, в общем, можно найти долю истины в этих упреках. Правда, армия у нас не делится на белую и черную кость. Были и есть представители всех слоев общества на всех командных должно­стях, так же как и среди рядовых. Были в войну и высокоинтелли­гентные рядовые солдаты. Были выходцы из самой глубинки, из ма­лообразованных семей, с несколькими классами школы, но благода­ря таланту, упорству, характеру вышедшие в большие командиры, ставшие выдающимися полководцами. Всяко бывало на войне. Но тем не менее, если в корень посмотреть, действительно, я не написал с той подробностью жизнь солдатскую, как жизнь офицера, полит­работника на войне.