Константин Симонов - Первая проза

Что касается любовной линии Аня — Сабуров, то начало ее связано с какими-то записями, которые потом пропали. Такое начало было реально в реальной жизни. В Эльтоне, где мы высаживались, я встретил женщину,— с этого начинаются «Дни и ночи»,— которая рассказывала о том, как горел Сталинград. «Может быть, вы увидите там мою дочь,— говорила она мне.— Вот моя фамилия (уж не пом­ню, как была ее фамилия). В самом деле, может, вы увидите, тогда скажите, что я жива. Мы жили вот на такой-то улице. Правда, там все сгорело, но, может быть, вы ее там увидите. Вы, наверное, увидите!» Была у этой женщины какая-то зацепка в жизни, надежда на то, что дочь не погибла и что ее увидят. На меня это сильное впечатление произвело. И видимо, от этого потянуло вывести в по­вести и дочь.

Ну, а потом эта ниточка связалась с реальной переправой через Волгу, когда мы встретили военфельдшера Викторию Щепетю. Она оказалась землячкой Ортенберга и с удивительной искренностью сначала ему и потом мне (я был моложе, может, внимательнее слушал) рассказывала о своих ощущениях,— рассказ этот почти дословно перешел из моих дневниковых записей и из памяти в кни­гу. Я не помню, сейчас мне трудно сказать, как сложился этот ку­сок. У меня вообще погибли почти все сталинградские блокноты. Но я как-то этим не очень и расстраивался. Казалось, что все на слуху, на памяти. И может быть, это как-то помогло написать книгу.

Многое приходило в нее так же, как и в пьесу «Русские люди». С разных участков фронта, из разных моментов войны стекалось сюда вот, в эту точку, в этот батальон. Когда писал, скажем, старо­го служаку, такого офицера, как Ремизов, или как в «Русских людях» Васина, то вспоминал своего отчима, который меня воспи­тывал и которого я считаю отцом, участника японской, германской и гражданской войн. Мне казалось, что, будь он помоложе, — ему же очень много лет было, его не брали на войну, и он преподавал военное дело в военных институтах,— он вел бы себя, как Ремизов в «Днях и ночах» и как Васин в «Русских людях». Так образовывал­ся иногда характер.

— Расскажите, пожалуйста, о зарубежных изданиях «Дней и ночей». Может быть, о самом первом. Ну и хотя бы об одном-двух последних по времени.

— Впервые за рубежом «Дни и ночи» выпустило американское издательство «Саймой энд Шустер». Это так получилось. В войну в Москве был Уиллки, тогдашний неудачный кандидат в президенты США от республиканской партии. Он приехал посмотреть, что происходит в Советском Союзе, насколько есть расчет оказывать нам помощь. Мне показался он человеком с душой и с темперамен­том.

Что же касается его политических взглядов, то они, естествен­но, сильно не сходились с нашими. Я тогда только что вернулся из Сталинграда, и мы встретились с Уиллки. Переводчиком на этой встрече был его спутник Джо Барнс, тогда один нз редакторов «Нью-Йорк геральд трибюн», прекрасно владевший русским языком. Шел разговор о втором фронте. Основную роль в этом разговоре играл Эренбург, который вел его со свойственным ему блеском и умом. Но вот речь зашла о Сталинграде, и, поскольку я только что оттуда вернулся, разговор достиг наиболее резких нот, когда в не­го включился я. Я пытался дать понять — что это для нас такое? Уиллки это запомнилось. Написав потом книгу, он вспоминал это. Запомнилось и мне, потому что, повторяю, Уиллки показался мне человеком с душой, человеком, стремящимся разобраться в том, что происходит, человеком, с которым был смысл говорить и спорить. Джо Барнсу, видимо, это тоже запомнилось, и когда появились «Дни и ночи», то он именно их и перевел для «Саймон энд Шустер». В со­рок пятом году, уже после войны, книга вышла. И вышла большим тиражом, в несколько сот тысяч экземпляров.

Когда я приехал в сорок шестом году в США, там это был один из бестселлеров. Так что мое имя как писателя стало известно за океаном по этой книге. Мне пришлось все-таки упрекнуть Барнса — он не захотел расставаться со шпионской историей и оставил ее в первозданном виде по журналу. Она, конечно, не украшала книгу. Потом, к счастью, обычно печатали уже по книжному варианту, где этой шпионской истории нет. Но в первом американском издании она была.

Книга много раз выходила. Из европейских не знаю практиче­ски языка, на котором она не издавалась. Да и на основных азиат­ских языках тоже вышла. А на европейских на всех.

— Есть ли экземпляры «Дней и ночей», наши или зарубежные, которые вам особенно дороги, с судьбой которых связан какой-то памятный эпизод в вашей жизни?