Константин Симонов: Первая проза

— Есть несколько экземпляров. В сорок четвертом или в сорок пятом году я получил, например, книгу моих стихов и «Дни в но­чи», изданные в Магадане, на Колыме. Стихи были переплетены в линкруст. Видимо, вместо того чтобы отделать линкрустом какой-то кабинет, кто-то пожертвовал этот линкруст для переплета книги стихов. Причем и эта книга, и «Дни и ночи» изданы были очень хорошо с точки зрения технической редактуры. В то время в типогра­фии в Магадане были великолепные мастера своего дела. Дороги мне, конечно, экземпляры «Дней и ночей», вышедшие на вьетнам­ском языке. Во время войны во Вьетнаме это была одна из книг, ко­торая рекомендовалась в качестве своего рода пособия для команд­ного состава. Сейчас об этом странно вспоминать, но в известной мере такую же роль «Дни и ночи» играли и в Китае. Это потом уже меня там прорабатывали. Я стал «ревизионистом». Сабуров стал «ревизионистом». Все мы стали «пацифистами». Но раньше, когда китайская народная революционная армия воевала с Гоминьданом, книга моя где-то тоже была нужна. Так я слышал, когда был в со­рок девятом году в Китае военным корреспондентом «Правды».

— Я вспоминаю сейчас ваш рассказ «Полковник Сабуров», опубликованный, если меня не подводит память, в начале сорок ше­стого года, уже после войны. Рассказ, в котором вы показали, как сложились после Сталинграда судьбы героев «Дней и ночей», где встретили нашу победу генерал Проценко, Алексей Иванович Сабу­ров, ставшая его женой Аня — Анна Николаевна Клименко. Скажи­те, что привело вас к мысли написать этот рассказ? Не сыграли ли в этом свою роль письма читателей автору «Дней и ночей»?

— Сыграли, и весьма капитальную роль. Меня бесконечно спра­шивали: жива ли Аня, увидится ли она с Сабуровым. Я отвечал, что не знаю. Ну кто же может знать судьбу людей, когда война еще продолжается! В том-то и горе войны, что никогда не знаешь, что будет с человеком завтра. Отвечал по-разному, а меня все спраши­вали и спрашивали. Не помню сейчас, на каком письме, на тысяч­ном, что ли, я дал себе слово ответить все-таки на эти вопросы. И в конце концов написал этот рассказ. Написал после войны и, в об­щем, не связывал его так уж впрямую с «Днями и ночами», то есть его можно читать отдельно, не читая «Дни и ночи», а «Дни и ночи» можно читать без этого рассказа. Кстати, его первоначальное назва­ние было «Вместо эпилога».

Есть в рассказе и то, что мне нравится, есть и то, что не нра­вится. Есть там нота усталости от войны, усталости, которая дейст­вительно была. Есть и желание вернуться домой из этой послевоен­ной Германии. И острое чувство понесенных потерь, воспоминания о людях очень острые. И даже счастье встречи, хотя это и счастье, но не такое уж полное, потому что что-то мешает. Мешает многое пе­режитое. Мешает то, что у других это не получилось. Мешает ду­шевная усталость. Все это есть в рассказе. В то же время мне хо­телось как-то продолжить судьбы людей, ответить на вопросы. Я несколько раз печатал этот рассказ, но, как вы, может быть, заметили, никогда его не приплюсовывал к «Дням и ночам».

Я не раскаиваюсь в том, что написал рассказ. Но эта было не обязательно. Все то важное для меня как для писателя, что как-то накопилось к концу войны, я, наверное, лучше бы выразил, если бы писал рассказ, не привязанный к «Дням и ночам». Думаю, что ка­кие-то вещи, существенные в этом рассказе, с большей силой сказа­ны были мной в «Дыме отечества», в каких-то его сценах. Это не­ровная вещь. Не все там получилось, как хотелось, но многое там сказано с большей силой, чем в рассказе, потому что «Дым отечест­ва» я писал наново. Все-таки, знаете, пришивать хвост уже к чему-то давно написанному и оборванному на полуслове, наверное, не на­добно бы.

Хотя сам по себе рассказ, повторяю, не вызывает у меня чувст­ва раскаяния в написании его. Но он вошел в некоторое противоре­чие с какими-то важными для меня вещами. Может быть, так жизнь научила, война научила, но я люблю ставить в конце вещи многото­чие. Война не кончилась, вещь кончается среди войны, и я действи­тельно ставлю внутренне самого себя в положение человека, кото­рый не знает, что еще будет с героями завтра. Если посмотреть — все мои вещи кончаются этим. Даже внутри трилогии «Живые и мертвые» все части тоже трижды кончаются на многоточии. И «Жи­вые и мертвые», первый роман, кончается на многоточии — тем, что Синцов идет к следующей деревне, наступая в составе сильно по­редевшего в боях батальона, и впереди у него еще целая война. И «Солдатами не рождаются» кончается, в сущности, многоточием — тем, что Серпилин, навестив Синцова, уходит вперед в какие-то но­вые бои. И «Последнее лето» кончается многоточием, неизвестно­стью, как сложатся дальше личные судьбы. Так, собственно, проис­ходит и с «записками Лопатина», которые сейчас превратились в своего рода роман в трех повестях.