Владимир Жуков - Страда и праздник

— Ну, тут проверенные люди нужны. Так-то лучше на первых порах.

— Ладно! — Пупко махнул рукой, как бы отмечая, что телефонисты его не волнуют, сказал тихо, словно по секрету: — Я, Вадим Николаевич, одну штучку присмотрел в Бельгийском обществе. Представляете: вертушка, автоматическая станция! Набор с телефонов дисками, по цифрам, полная конспирация разговоров. Реквизнем для Кремля, а? Единственная, между прочим, в Москве.

Подбельский ответил не сразу. Ему была не по душе страсть реквизировать имущество без разбору, уже охватившая многих, вечная путаница оттого, что часто брали без надобности, потом бросали, портили и все это без учета, без описей, без ответственных лиц.

— Сначала давайте управимся с тем, что имеется, — сказал он, слегка хмурясь. — Напомните мне, посмотрим.

Ломовики тронулись. Пупко схватил с какого-то ящика свое пальто, натянул один рукав и кинулся за телегами, крича, чтобы были поаккуратней на поворотах. Подбельский пошел следом, к своему экипажу.

На Загородной станции тоже шла погрузка. Здесь, правда, имелся грузовик, в него сносили мотки провода, изоляторы, «кошки» для лазания по столбам. Подбельскому понравилось, что собираются как бы в дальнюю дорогу, с большим припасом и, значит, начнут работу сразу, доставляя потом необходимое.

Когда погрузка закончилась, к нему подошел Бушков — разгоряченный, тер платком то лоб, то внутренний обод форменной фуражки.

— Вадим Николаевич, — сказал в явном желании затеять долгий разговор, а сам поглядывал на грузовик с уже работающим мотором, громыхающий разболтанными крыльями. — Выходит, к нам теперь и все почтовое начальство из Питера пожалует? И профсоюзное?

— Думаю, да. А чем вас это не устраивает?

— Да ведь наша окружная конференция на носу, надо свои дела решать, а те приедут, и все опять начнется в мировом масштабе.

Бушков надел фуражку, смотрел спокойно, сосредоточенно. Подбельский следил за его работой в комитете служащих-большевиков — толковый, деловой, — особенно с тех пор, как у комитета возникла прочная связь с МК. А теперь подумалось, что помимо желания провести в жизнь намеченное Бушковым движет еще и ревность. Да, да, ревность за Москву, которая уже многое сделала и для ликвидации саботажа, и для объединения здоровых сил среди почтовых служащих. Похоже, Москве вообще надлежало стать центром подобной работы, но оставался Петроград с бывшим министерством почт и телеграфов, теперь комиссариатом, с коллегией комиссариата, никем, в сущности, не руководящей, и с Ревцекапотелем, инициативной организацией из таких же вот деловых работников, как сам Бушков, созвавших хоть и малопредставительную, но все же всероссийскую конференцию, а та признала необходимым ликвидировать старый Цека профсоюза во главе с Кингом и решительно заменила его временным комитетом с подчеркнутым добавлением к названию: революционный. Москвичи одобряли эти действия, но все знали — и вот теперь Бушков снова напомнил, — что Ревцекапотель избран как-то уж очень второпях, его желание руководить комитетами служащих по всей стране понятно, но оно еще нуждается в серьезном обосновании, авторитет новому Цека мог дать только новый делегатский съезд.

— Я думаю, наша московская конференция должна идти своим чередом, — прервал молчание Подбельский. — У нас ведь уже не стоит вопрос с поддержкой Советской власти, разобрались. А вот тем, что мы обсудим, как бороться с разрухой, мы покажем пример другим организациям. Ревцекапотель нас, несомненно, поддержит. Заодно и решим насчет третьего съезда. Вместе с ними решим.

Монтеры и техники уже лезли в кузов, устраивались там поудобнее, звали Бушкова. Он спросил:

— Вадим Николаевич, может, и вы с нами? А то садитесь в кабину, с ветерком домчимся.

Подбельский в нерешительности поглядывал то на грузовик, то на свой экипаж, черный, блестящий на солнце. Встал на подножку, крикнул кучеру:

— Возвращайтесь в Милютинский! Я с ними, в Кремль.

С того дня он почти ежедневно бывал в здании Судебных установлений, трехэтажном, с облупленной штукатуркой на лепных карнизах, давно не крашенном, но все же каким-то чудом хранившем свою былую величавость в мерном чередовании полукруглых пилястр, высоко поднятых над землей, и продолговатых, в углублениях, окон. Одним фасадом здание почти вплотную, через небольшой проулок, подходило под кремлевскую стену, под шатер Сенатской башни, а двумя другими, короткими, — с чугунным в затейливых узорах крыльцом и длинным тяжелым портиком — глядело на обширный плац, по дальнюю сторону которого высился собор Двенадцати апостолов и Патриаршие палаты, а еще чуть левее и дальше тянулась к небу колокольня Ивана Великого.