Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Во второй раз воришки украли несколько ценных книг: Андрея Платонова, Камю на французском языке и, по-видимому, нечаянно обронили спичку в кладовке, где свет не горел. Точно известно, кто это был. Дела выяснение истины не меняло. Дачи не стало.

Мойры — богини судьбы. Они рождены по одной версии Фемидой — богиней порядка, по другой — Ананке, богиней неизбежности. Три мойры моей судьбы могли с равным правом быть дочерьми как той, так и другой. Три пожилые женщины, низкорослые, плотные, с зачесанными назад волосами, собранными на затылке в маленькую тугую фигу для порядка. Они по внешности не отличимы друг от друга, разве только малиново-желтые разводы кровоподтека вокруг глаза одной из них выделяют ее из унылого ритма. Образ не точен. Мойры пряли, тянули, обрывали нить жизни. Моя жизнь представляется мне не нитью, а пряжей, сетью, и я слышу, как рвутся ее петли.

Первая из мойр — моя Атропа (имя ее означает по-гречески неотвратимая) — оборвала одну из нитей. На одном конце была я, на другом — Юра Вальтер. С Юрой Вальтером мы учились в одной школе в параллельных классах, он — на русском, я — на немецком отделении. Это его топографические карты висели на выставках лучших ученических работ, подписанные моим именем. Сочинений я за него не писала. Его одноклассница Милуша Денисова, пожелавшая дружить с девочками моего класса, представила его мне. Он попросил ее об этом. Ему импонировала роль рыцаря, если не принцессы, то дочери прославленного ученого и путешественника. Знатным, однако, из нас двоих был он. Он рос в прекрасной семье ученого-лесовода, норвежца, уж не знаю как занесенного на русскую землю. Отец Юры — Карл Вольдемар Вальтер жил с красавицей женой Люцией Густавовной, с сыном и тремя дочерьми в той же квартире, что и до революции — на Офицерской улице (теперь она называется улицей Декабристов), в том самом доме на углу набережной реки Пряжки, где жила воспетая Блоком Кармен. Из огромных окон огромных комнат виден за липами, по ту сторону Офицерской, дом, где жил и умер Блок. Квартира, где обитала семья Вальтеров, — там еще тетушки жили в большом количестве — казалась мне волшебным царством. Я помню ее запах, голоса Люции Густавовны и всех трех сестер. Я робела перед седыми бакенбардами Юриного отца, видела его считанные разы, и ничего кроме его симпатичного облика моя память не сохранила. Люция Густавовна и тетушки говорили с легким акцентом, а Юра и его сестры совершенно чисто. Прекрасные венецианские люстры, серебро и хрусталь убранства обеденного стола, фазаны и красавицы в пышных одеждах, веранды дворцов, пальмы и кипарисы на прекрасных картинах, золоченые рамы картин, корешки старинных книг в застекленных шкафах красного дерева, ничего общего с мещанством не имели. Роскошь была здесь привычкой — не целью. Здесь я впервые увидела тех аристократов, которых Тимофеев-Ресовский называл антиподами мещан. Аскетическая обстановка квартиры, где росла я, контрастировала с убранством дома, где рос Юра, в той же мере, как и весь уклад жизни наших семей друг с другом. После революции даже в самые благополучные времена Юрина семья с единственным кормильцем во главе голодала. В нашей семье после введения нэпа воцарился превеликий достаток. Няня тайком подкармливала нас с Симом. Я тайком отдавала свои роскошные завтраки Юре, а меня кормили «девочки». Юра мог позвать в гости и представить своим родителям свою новую знакомую. Мне и в голову не могло прийти пригласить к чаю Юру и посадить его за один стол с отцом и мачехой. Рыцарь, стремившийся поклоняться прекрасной даме, был интеллигентным отпрыском любящих интеллигентных родителей. Дама — обитателем задворок новой семьи очень знаменитого отца, помехой, которую едва терпели. Юра оказался обладателем бантика одной из моих косичек. «Это Лялин?» — спросила Люция Густавовна, случайно увидев бантик в ящике юриного стола. «Нет, это мой». Разговор закончился. Так поведал мне Юра. Невозможно даже представить себе весь ужас моего положения, случись что-либо подобное со мной.

В своем развитии дама, чей бантик лежал в столе ее рыцаря, далеко отставала от своего поклонника. Надо думать не без влияния родителей до сознания Юры уже тогда, в конце двадцатых годов, доходил весь ужас происходящего, и он понимал, где правда, а где ложь. Мое сознание едва пробуждалось. Главное, что должно было разочаровать рыцаря, — полнейшее отсутствие гордой неприступности. Неприступность нужна, как воздух. Без нее нет роли рыцаря прекрасной дамы. Гордости во мне предостаточно, но моя гордость лишена женственности. В дамы я не годилась. Замордованная мачехой, нищенски, издевательски, безобразно одетая, лишенная какого бы то ни было домашнего воспитания и образования, я бравировала своим босячеством, пренебрежением к земным благам, своей непоколебимой уверенностью, что я самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи, пробьюсь к светлому будущему.