Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Я взяла слово последней и сказала, что охрана наших прав в интересах академиков, как правильно сказал Баранников. Академикам, претендующим на наши дачи, лучше всего объединиться и войти в Совет Министров с ходатайством, чтобы им выделили участок, где они могли бы выстроить себе дачи. А нас пусть оставят в покое. И про ничуть не дефицитную на Карельском перешейке воду сказала. Не проще ли рыть на средства, которые мы платим в виде квартплаты, артезианские колодцы, чем запрещать одним поливать цветы, чтобы воды хватило другим. И про несуществующие перегородки сказала. Я предложила, чтобы в состав правления поселка обязательно ввели представителя наследников и назвала Порай-Кошица. Очень меня подмывало назвать Баранникова, но удержалась. Предложения мои приняты не были. Травля только усилилась.

Я решила эмигрировать и встал вопрос о средствах. Взять их неоткуда. Решила продать дачу. Решение совпало с постановлением об оплате образования теми, кто покидал Родину. Об отмене постановления по требованию мировой общественности, и в виду крайней необходимости закупать за границей хлеб, мы и не мечтали. Какое счастье, что Советский Союз нуждался в американском зерне, чтобы кормить им итальянских коммунистов. Скандал с продажей кормового зерна итальянцам тогда проник даже в советскую печать. К тому времени, когда я собиралась уезжать, постановление либо отменили, либо перестали применять. Шансов уехать, будь оно в силе, у меня не было никаких. Пенсионеры, а я в их числе, от оплаты за образование не освобождались, хотя, казалось бы, долг государству выплачен. Пенсии отъезжающих, как теперь лишают, так лишали и тогда. Никаких денег, вырученных от продажи дачи, не хватило бы для оплаты моего образования — университет, аспирантура, докторантура, тринадцать лет государство тратило на меня средства. Мне предстояло выплатить десятки тысяч. Торопиться с отъездом я не могла. Уехать без журналов моих экспедиций для меня равносильно самоубийству. Я два года потратила на подведение итогов и изготовление микрофильма. Тем временем произошло два события: на мою дачу нашелся покупатель и постановление об оплате образования перестали применять.

Покупатель — академик Канторович, законный претендент на элитную дачу. Началась невообразимая канитель. Чем законнее требования, тем меньше шансов. Взяткой не пахнет. Летом 1973 года дело сорвалось. Зимой на даче произошел пожар. Загорелась она ночью, когда никого из нас не было.

Мои мытарства при расследовании дела изобиловали юмористическими деталями и совпадали с мытарствами Акакия Акакиевича после похищения его многострадальной шинели. Сразу после пожара правление поселка и хозяйственное управление в качестве великой милости дали разрешение Канторовичу купить дачу. Я сбавила цену и мы отправились в райисполком за разрешением на сделку. Оказалось, что райисполком уже имеет заключение инспектора, что дача не существует, ибо уничтожена пожаром. Напрасно я говорила, что я получила страховку в ничтожной сумме. Напрасно жена Канторовича демонстрировала фотографии дачи, снятой ею с четырех сторон. И напрасно я говорила снова, что на участке два строения. Кроме самой дачи есть еще гараж и сторожка, двухкомнатная с водопроводом, и они не пострадали нисколько. Постановление райисполкома предписывало Василию Филатовичу дачу у меня изъять, отключить свет и воду, чтобы я не могла пользоваться сторожкой, а мне сдать райисполкому участок в «освобожденном от мусора виде» — снести строения и убрать с участка пыль и прах моего домовладения.

Две секретарши вели протокол заседания. Они как-то недоуменно притихли, и в них появилось то самое нечто от выеденного яйца, что было в старушке-библиотекарше, когда она по приказу свыше заливала тушью имя Вавилова.

Чтобы снести два дома, нужны средства, намного превышающие те, что выплатила мне страховая касса. Я заикнулась об этом. На меня кричали. Их это не касается. Я обжаловала решение в горисполком. И там на меня кричали, как и на других посетителей. Я обжаловала решение обоих исполкомов — районного и городского — в Совет Министров, чтобы меня не принуждали ломать здания и убирать щебень. Представляю, каких усилий потребовала бы уборка мусора! Без постановления райисполкома о предоставлении участка для свалки не обошлось бы. А грузовики, шоферы, грузчики? Я улизнула, не дождавшись решения Совета Министров и не очистив участок.

Уголовный розыск не стал затруднять себя выяснением того, как ночью в пустом доме возник пожар. А один мой знакомый выяснил. Потомки академиков — не дети, а внуки, — развлекались мелкими кражами и насмешками над мещанскими замашками домовладельцев. Они не столько крали, сколько разрушали презренный уют — били зеркала, гадили на стол. Набег на мою дачу был вторым. Первый раз, не обнаружив регалий богатства, резвящиеся внуки похитили было статуэтку Дон Кихота, но и ту бросили в снег, где ее в мое отсутствие обнаружила ищейка. Мне позвонили из милиции и сказали, что Дон Кихот у них. Я могу за ним приехать. Я сказала, что красть на моей даче нечего, а Дон Кихота я жертвую в дар милиции.