Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Суховей — иссушающий ветер, губитель всего живого, символ зла. Идея дать книге имя «Суховей» родилась в США, в телефонном разговоре двух эмигрантов. Беседовали старые друзья, ленинградцы: диссидент биолог, автор книги, и диссидент филолог, литературовед, поэт — переводчик поэзии Геннадий Шмаков.

Книга противостоит злу, суховею, коммунистическому режиму. Написана она в конце семидесятых в США по предложению Главного редактора Издательства Корнельского университета мистера Сноддерли. Предлагая мне написать книгу воспоминаний, редактор гарантировал публикацию ее английского перевода.

Когда книга была написана, добрые ее две трети переведены на английский язык профессиональным переводчиком, профессором одного из крупнейших университетов США, мистер Сноддерли отказался выпустить ее в свет.

Его отказ был не первой попыткой мирового коммунизма пресечь мои разоблачения. Первое поражение моего антикоммунизма в борьбе с коммунизмом произошло во Франции, в Париже. Там протест против зла был задушен в зародыше.

В 1975 году, живя в Медисоне штата Висконсин, я получила от знаменитого литературоведа Ефима Григорьевича Эткинда предложение написать о генетиках. Для какого издания надлежало писать, Ефим Григорьевич сообщил позже, но я догадалась сразу. С Ефимом Григорьевичем мы были профессорами Педагогического института имени Герцена в Ленинграде, пока и он, и я не были изгнаны из социалистического рая за грехи сходного типа.

Писать, значит, надлежало для альманаха о хороших людях при плохом режиме. Я написала. Ефим Григорьевич одобрил. Потом воцарилось гробовое молчание.

Видя, что дело сорвалось, я разослала копии очерка в несколько университетских издательств. Ответы пришли от трех, все, в точном и буквальном смысле слова, сногсшибательные. В числе расточителей похвал — издательство Колумбийского университета Нью-Йорка. Университет этот — колыбель хромосомной теории наследственности. В его стенах находится прославленная лаборатория генетики, где дрозофила впервые стала объектом генетических исследований и где творили свои чудеса два лауреата Нобелевской премии Томас Гент Морган и Герман Джозеф Меллер и их великие соратники. Для меня, генетика-дрозофилиста, ученицы Меллера, Колумбийский университет должен был быть вне конкуренции. Я откликнулась на апологию главы издательства другого университета, на призыв мистера Сноддерли. Он предлагал мне сделать из очерка книгу и пусть это будет книга моих воспоминаний. «Понимаете ли Вы, насколько серьезны наши намерения?» — спрашивал меня глава издательства Корнельского университета.

Работа закипела. Переводчик Дэвид Ло послан Богом, судьбой, все равно какой могучей доброй силой. Незадолго до нашего знакомства он провел год в Советском Союзе. В русском языке совершенствовался. Он так овладел языком, что не только изъяснялся на нем без малейшего акцента, но и знал, какими фонетическими ухищрениями обеспечивается правильность произношения. Он ненавидел советский режим и знал, за что рукопись попала к нему случайно. Моя приятельница, преподавательница той же кафедры, что и он, Нина Перлина дала почитать. Не помышляя о договоре, он взялся перевести.

Работа в разгаре. Мистер Сноддерли просит показать ему перевод. Четыреста из шестисот страниц рукописи, переведенные и отпечатанные на машинке, поступают в его распоряжение.

Когда мистер Сноддерли дочитал до того места, где речь шла не о попрании научной истины, которую надо отстоять, а о полицейском режиме социалистического рая, он отказался издать книгу. Он не был связан договором, авансов не выплачивал. Он даже не потрудился обосновать свой отказ.

Я сама не утруждала себя размышлениями о причине столь резкого изменения настроенности главы Издательства Корнельского университета по отношению к моим воспоминаниям, как и не задумывалась над подоплекой неудачной попытки великого искусствоведа, признанного знатока европейской литературы, профессора университетов Германии и Франции Ефима Григорьевича Эткинда опубликовать созданный им альманах и оповестить Запад о том, что творится по ту сторону «железного занавеса». Теперь я понимаю: пока в моем очерке речь шла о частностях, о борьбе ученых против попрания научной истины в одной из отраслей естествознания, Ефим Григорьевич надеялся найти издателя. Когда кровавый террор на идеологическом фронте предстал в альманахе во всей полноте, издательства Франции дали понять Ефиму Григорьевичу всю необоснованность его чаяний, и ему пришлось расстаться с надеждой найти издателя.