Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Третья мойра — инспектор учреждения по имени собес: отдел социального обеспечения. Ее имя Прохорова. Ее обязанности — оформление пенсий. Оформление пенсии — один из самых ярких эпизодов моей жизни там. Он ярок, этот эпизод, но его участники, мои товарищи по несчастью — пенсионеры, представляются мне бледными тенями. На их зыбком фоне четко рисуются служащие собеса — вампиры, налитые кровью своих изможденных жертв. Жизненные соки жертв поступают кровопийцам в виде взяток.

Вымогают здесь взятку с предельной виртуозностью. Да и как не вымогать! Выход на пенсию всегда фиаско. Куда, кому пойдет жаловаться отжившая свой век тень? От нее уже нигде ничего не зависит. Даже малейшая опасность, что тени объединятся для отпора вымогателям, в принципе исключена. Никому ни до чего, кроме своей рубашки, которая ближе к телу, дела нет. А дать на лапу прямой резон. Будущий пенсионер должен представить груду бумаг, освещающих во всей полноте его трудовую деятельность. Получение этих бумаг связано подчас с невероятными трудностями. Учреждение, где трудились те, кто вчера еще были людьми, а сегодня превратились в обитателей царства теней, раскинуты по всей необъятной стране. От инспектора зависит принять бумажку или отвергнуть. А время идет. Нигде время не играет такой драматической роли, как в отделе социального обеспечения. Посудите сами. Я претендую на пенсию в 160 рублей. Чтобы получить эту грандиозную пенсию — а больше получают только члены-корреспонденты и действительные члены Академии — нужно иметь степень доктора наук, стаж работы после получения степени не менее двадцати лет, зарплату не менее четырехсот рублей, должность не ниже профессора или заведующего лабораторией, последний год рс1боты без единого бюллетеня, освобождающего от работы по болезни. Несоблюдение любого из пунктов влечет снижение пенсии на десятки рублей. Меня особо поражает последний пункт. Ведь не от хорошей жизни уходит человек на пенсию. Он стар и болен. Так нет же! Изволь представить справку, что в течение последнего года ни один день не пропущен по болезни. Мне все казалось, что я ошибаюсь, брежу, что это сон. Нет. Оказывается, все так. По понятиям инспектора я сказочно богата. Зарплата инспектора 90— 100 в месяц. Ворох бумаг, который мне надлежит представить, дает инспектору почти неограниченную власть надо мной. Задержка с оформлением пенсии влетит мне в копейку. Задержит инспектор выдачу на три месяца я потеряю 480 рублей. Не проще ли сразу дать инспектору 100?

Я начала хлопоты еще в Новосибирске, зная, что хорошего Ждать не приходится. Оказалось тогда — мне не хватает полутора лет для достижения потолка. Теперь были и эти недостающие восемнадцать месяцев.

Твердо-натвердо постановлено: не страдать, приглушить все рецепторы, вроде как в детстве, когда приходилось принимать касторку. Ничего из этого не выходит. Смыкание обыденности со стихией потустороннего обостряет восприятие до предела. Я помню каждую деталь моих посещений царства теней. Собес находится в здании райисполкома на Садовой улице, где мне пришлось не раз побывать. Дом старый, барский, безвкусно построенный. Первая преграда — гардероб. Надо снять пальто. Гардеробщик — вратарь преисподней — ведает впуском на берег Стикса. Он вознесен на пьедестал нелепым устройством барского дома. Стоит очередь — вешать пальто некуда, никто не уходит, номеров все нет и нет. Я иду в пальто. Мы тени преисподней, но от нас воняет. «Не входите в пальто. И так тут дышать нечем», — командует инспектор. Я возвращаюсь. Гардеробщик, оказывается, смилостивился. Он разрешает положить пальто на балюстраду, и она увешана уже рубищами теней. И я кладу свое пальто на перила. Но меня выделяют. Чтобы я не лишилась своего имущества, гардеробщик сворачивает его, кладет на свой стул и садится на него.

Я могу пройти. Я жду приема, и тени окружают меня, тени униженных и оскорбленных, жертвы политэкономии социализма. Меня впускают в кабинет инспектора. Прием предыдущего посетителя не закончен. Жертва задерживается, спорит. Женщина-инспектор не торопится приостановить поток жалоб и со смаком демонстрирует свою приверженность букве закона. Я стою у двери, лиц собеседников мне не видно, но я слышу каждое слово жуткой словесной схватки потустороннего мира с полнокровной советской действительностью. «Печать была разборчива, выцвела, сорок лет бумажку берегу, какая тогда краска была, сами знаете. И учреждения того нет больше». «Нас это не касается. Годы, указанные в этом документе, не могут быть приняты в расчет при начислении пенсии». Стон, плач, скрежет зубовный. Тени скрежещут тенями зубов. И все правильно, в соответствии с буквой закона. Почему я не вступилась за жертву? Стоило мне сказать: «Дайте, я попробую расшифровать печать», и дело могло принять другой оборот. Я молчала: тень в стаде теней, подчиняясь щелканью вполне реального бича, скованная душевным параличом — спутником страха. Сцена разыгрывалась инспектором у меня на глазах не без умысла, если можно назвать умыслом инстинкт стяжательства. Ее подтекст: «Смотри и слушай. Чем больше сочувствия ты испытаешь к жертве, чем больше завладеет тобой страх попасть в ее положение, тем шире ты раскроешь кошелек, чтобы заранее поблагодарить инспектора за расшифровку неразборчивых печатей на твоих документах». И вот я предстаю перед мойрой по имени Прохорова. Она не лишена красок и своеобразных изломов линий. На ней черный сарафан, перешитый из платья, когда протерлись рукава. Углы ее губ и глаз отогнуты книзу. Один из глаз окружен кровоподтеком.