Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Далее запомнились еще два события. Первое связано с одной девочкой. Звали ее Настя Уласовец. У ее отца водились хорошие свиньи, и он часто помогал нам поросятами. Мать не раз меня отправляла выбрать маленьких свинок, какие мне больше понравятся. А у Насти была серьезная травма ступни — она не могла правильно ходить и ступала не на пятку, а на ребро ступни. Ни обуть ничего, ни ходить нормально, и ноги постоянно болят. Мой отец очень переживал за нее и часто думал, чем можно помочь несчастной девочке. И вот как-то летом во время каникул отец был то ли в Минске, то ли в Бобруйске. Там он встретил своего хорошего знакомого по фамилии Марзон 23, который был хирургом, видным специалистом. Отец рассказал ему о Насте как о своей дочери. «Привозите, посмотрим, пока она еще ребенок, возможно, есть шанс что-то исправить, кости у детей быстро срастаются», — сказал доктор.

Через год, когда закончились занятия в третьем классе, отец повез Настю к доктору и оставил в больнице. Доктор сказал, когда можно приехать и навестить больную. Ей сделали операцию — сломали кости ступни, а потом сложили как надо, и загипсовали, чтобы они правильно срослись. Примерно через пару месяцев отец привез Настю обратно в деревню. Никто из крестьян не верил, что медицина способна творить такие чудеса! Нога у Насти зажила, выпрямилась, ступня стала нормальной. Правда при ходьбе девочка немного хромала и первое время ходила с палочкой. Но через некоторое время все встало на место. Обувь по размеру подходила на обе ноги, походка выровнялась.

Этот поступок отца еще выше поднял его авторитет у сельчан. К нему шли по любому вопросу. Особенно в связи с коллективизацией. Правда, колхоз здесь создали быстрее, чем в Малых Городятичах. Председателем его был некто Дадака из Яменска. Долго не могли найти бухгалтера, почти все в деревне были малограмотными или вообще неграмотными. В школе организовали ликбез для обучения взрослых 24. Мужчины и женщины вечерами после работы садились за парты, за которыми днем сидели их дети, и учились читать, писать, решать задачки. Я часто наблюдал за этим. Бывало, пока мужчина грубой рукой крестьянина напишет слово, с него, как на пашне, семь потов сойдет.

— Легче воза два навоза набросать из сарая на повозку и отвезти в поле, чем написать две строчки на бумаге, — признавались некоторые мужики, пытаясь превратить в шутку уроки письма или арифметики. Чтение давалось легче, а вот ручку с пером тяжело было удержать — не привыкла к такому орудию труда рука крестьянина. Но когда вошли во вкус, очень были довольны, что научились писать, читать, решать задачи. «Как глаза у слепых котят открылись у нас после учебы», — признавались многие и искренне благодарили учителя.

Как-то осенью, когда я учился в четвертом классе, отец ушел еще после второго урока, вызвал меня к столу и предупредил: «Окончишь этот урок, позвонишь на перемену, сам проведешь остальные уроки первой смены». Оставалось еще два класса — первый и третий. Такое поручение было большим доверием, но и ответственностью. Я вполне справился со своей сложной задачей. Провел уроки, дал домашнее задание по папиному плану, где он написал, что и кому задать по предмету. А позже отец объяснил, что в колхоз приехал представитель из Любани. Нужен был бухгалтер, а его нет, так уговорили отца временно исполнять обязанности бухгалтера, совмещая их с преподаванием. После этого мне часто приходилось заменять отца в школе, когда он требовался в колхозе как бухгалтер.

Кампания по коллективизации продолжалась. Многие крестьяне не желали вступать в колхоз. Началось раскулачивание 25. Зачастую высылали ни в чем неповинных людей: у кого в хозяйстве несколько коров и лошадей, большая семья трудоспособных сынов и дочек и все работают от зари до темна. Если они и богатели, то трудом своим, потом и кровью. Отец возмущался такой практикой властей, но… возражать не посмел. И всегда с неохотой шел составлять акт на оприходование изъятого имущества туда, где хозяйство раскулачивали. Мне приходилось видеть, как силой заставляли людей покидать дома — женщины и дети плакали навзрыд, голосили на всю улицу, навсегда оставляя родные места. Увозили их в Любань на подводах, на станции Уречье грузили в товарные вагоны и отправляли на Урал, в Сибирь или на Соловки. Отец отказывался присутствовать при раскулачивании, старался уехать в Любань, оставляя уроки в школе на меня, но это не всегда удавалось. В годы оккупации эта история имела трагическое продолжение, но об этом я расскажу позже.