Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Война застала его в Москве, и, будучи инженером-строителем, он сразу же ушел на фронт в инженерные войска. С фронта стал посылать интересные корреспонденции в «Гудок», куда и пришел спецкором после демобилизации. Он скончался в 1972 году на пятьдесят седьмом году жизни. Всем, чего достигла я в своем журналистском и писательском труде, пусть и очень немногого, обязана этому человеку. Я долго о нем молчала, потому что не могла примириться с его смертью. Пишу теперь, потому что рана со временем зарубцевалась и более не могу молчать. С его приходом в газету пополнилась замечательная плеяда талантливых людей, которых мы тепло называем «гудковцами».

Впервые я позвонила Рудерману в редакцию с просьбой: «Не могли бы вы как журналист заинтересоваться судьбой одного человека?» Человеком этим был двадцатитрехлетний Михаил Тенюта из Гомеля, который случайно увидел меня на экране телевизора, узнал, что я, как и он, прикована болезнью к постели, однако же работаю. Он писал, что еще в школе повредил позвоночник, влачит никчемную, «конченую» жизнь. И еще написал, что живет в подвале без всяких удобств и его семье в который раз отказывают в квартире. В ответ мной было послано много писем в разные инстанции. И когда я поняла, что одних писем недостаточно, обратилась к Рудерману. Он откликнулся и ответил, что в ближайшие дни выедет в Гомель и на месте узнает, чем и как можно помочь моему пареньку. Новый дом в Гомеле начали заселять — дело «горело». Меня торопил Михаил, я торопила Рудермана. А через несколько дней получила от него письмо: «…Взял у Михаила Ваши письма и хочу кое-что напечатать в «Гудке». Вот это поможет ему больше всего! А еще мне стало стыдно, что Ваши торопившие меня звонки вызывали у меня, представьте, досаду».

Моя переписка с Мишей заняла целую газетную полосу. Это были мои первые опубликованные строки. Миша же был спасен. Он не мог прийти к людям — люди узнали о нем и пришли на помощь ему.

В разговоре, впервые придя ко мне, Натан Борисович спросил, не пишу ли я. Я показала ему рукопись, с которой не знала, что делать. Он пообещал вернуть ее через неделю, а позвонил на следующее утро, горячо одобрив (позднее за эту повесть я была удостоена звания лауреата литературного конкурса имени Н. Островского). Отредактировав рукопись, он поместил отрывки из нее в пяти номерах «Гудка». Так он стал моим первым редактором.

Скоро и светло вошел Рудерман в мою жизнь и во все мои дела. Конечно, во многом он стал мне наставником. Учил ли он меня писать? Так, как мне хотелось, нет. Он был немногословен:

— Короче, короче. Писать каждый умеет, надо научиться излагать свои мысли коротко.

А мне все мои фразы казались удачными и необходимыми. Хотелось, чтобы он показал, что же именно считает лишним.

Или говорил:

— Уберите все сентиментальное, о таких вещах надо писать мужественно.

Но не собирался ничего объяснять. А иногда, чувствуя, что я не удовлетворена, добавлял:

— Думайте, думайте, тогда и сами все поймете.

И я думала, переделывала, снова показывала ему и была счастлива, услышав:

— Ну вот, теперь хорошо.

Похвала тоже звучала немногословно:

— Мне здесь и руку приложить не к чему. Пойдет так.

Я поделилась с ним, что хочу написать о школе. Ждала подсказки. Он ответил:

— Читайте Ленина, Дзержинского, Макаренко, они много писали о воспитании.

Собралась писать об организации, в которой работают инвалиды. Снова ждала совета: с чего начать? Ведь это были мои первые шаги в журналистику!

— Начать надо с главного: организовать поездку и все увидеть самой.

Я запуталась в цифрах, а он, словно удивляясь, сказал:

— Вы же имеете инженерное образование. Выберите только две из них, самые наглядные.

Но теперь я уже хорошо понимала его. И ловила каждое слово, за которым стоял опыт журналиста, мудрость человека и глубокий, неугасающий интерес к людям.

Рудерман поддерживал все мои начинания. И никогда не жалел. Был требователен, без всяких скидок на болезнь. Помню, мне было очень худо и он заботливо спросил:

— Вас навещают товарищи по работе?

Я ответила:

— Конечно. Ко мне хорошо относятся и во всем идут навстречу.

Успокоившись за меня, он сразу изменил тон:

— Так вот это плохо, когда все идут навстречу. Нельзя доводить себя до такого состояния. Не вам, а вы должны идти навстречу другим.

Сам же отобрал все письма моих корреспондентов, отвечал и все делал за меня.

При жизни мне было мало советов и наставлений Натана Борисовича. А сейчас, когда его нет, я по крупицам собираю его мысли, разбросанные по немногим и скупым письмам. И понимаю, как много дал мне этот человек. Скромно, ненавязчиво, заставляя думать, думать и думать.