Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Такой представляется мне твоя жизнь на протяжении последних пяти лет.

Распределение в издательство — прекрасно. О лучшем кто же может мечтать! И тут же у меня «ревностные» мысли: будешь рассыпать свой талант по чужим рукописям. И себя же успокаиваю: а Горький и еще много великих — не были ли они на протяжении всей своей жизни не только писателями, но и редакторами?..

В это лето я надеюсь увидеть тебя. А пока хочется мне поздравить тебя с окончанием университета, с началом трудовой жизни. Пусть будут все новые рубежи, но ты ведь не растеряешь смелость? Успехов тебе! В одном из первых писем я писала тебе: в твоей жизни может быть все, не может только одного — легкости. Сейчас, пожалуй, добавлю: и покоя. Беспокойство души будет сопутствовать тебе всегда. По-другому жить ты не сможешь. Ах, как хочется наконец увидеть тебя, поговорить без посредничества бумаги! Приезжай, слышишь?

Всегда твоя Ирина».

«Уважаемая Ирина Борисовна!

Год не решался побеспокоить Вас своим письмом. Боюсь и сейчас выглядеть нескромным и назойливым. Но оставшийся в моей памяти с прошлого года Ваш образ, хотя и видел Вас так недолго (я приехал в санаторий в тот день, когда Вы уезжали), все то, что узнал о Вас как о человеке и журналисте, и, наконец, свое горестное, я бы сказал, безысходное положение побудили меня все же преодолеть чувство неловкости и написать Вам. Читал Ваши статьи в газетах, статьи в газетах о Вас, Вашу книгу о мужестве и доброте, видел Вас на экране телевизора. Как Вам удалось прорвать блокаду болезни — двадцать лет неподвижности — и столько достигнуть? Ведь далеко не часто даже здоровым людям доводится столько преодолеть! И как удается Вам совмещать литературную работу с постоянной штатной работой старшего научного сотрудника в институте?

Я тоже тяжело и неизлечимо болен. Но дело даже не в этом, хотя, несмотря на кучу неприятностей, умирать желания нет. И все же, может быть, Вы сумели бы как-то подсказать мне, куда приложить свои оставшиеся силы, знания. Ведь меня чему-то учили. До болезни я работал учителем истории, директором школы, инспектором гороно. Это вкратце мой послужной список. С болезнью кончилось все. Я сразу во всем стал «бывшим», а между тем мне всего сорок лет, как говорится, пора расцвета творческих сил. Попыток как-то приобщиться к общественно полезной деятельности было много, увы, все они оказались тщетными. Такое чувство, что перед тобой множество дверей, но ни к одной из них не можешь подобрать ключ. Но почему? Оскорбление равнодушием тяжело ранит и трудно забывается.

Отчего же я все-таки обращаюсь не в очередную инстанцию, а именно к Вам? Я поверил в Вас сразу — с человеком, который не сломился, можно о многом поговорить. Видел, как Вас провожали и отдыхающие, и персонал. На долю далеко не каждого человека выпадает столько любви и уважения, сколько выпало на Вашу. Рад был бы найти в Вас друга… Извините, ради бога. Потребность открыть кому-то свою душу и попытаться найти поддержку один раз за пять столь трудных лет не такой уж большой грех, не правда ли?..

С глубоким уважением к Вам

Ваш Константин Павлов».

«Уважаемая Ирина Борисовна!

Сердечно благодарю Вас за теплое, проникновенное письмо, за то, что поняли и не осудили меня. Когда я послал Вам письмо, сразу же испугался своего порыва, стало неловко и стыдно малодушия и потребности в поддержке со стороны чужого человека, да еще и женщины. Но, очевидно, так бывает, и я очень рад Вашему доброму слову — нижайший Вам поклон!

Постараюсь коротко ответить на Ваши вопросы. Заболевание мое сложно и многогранно по своему проявлению. В настоящее время могу при помощи рук перебраться с кровати на стоящий рядом стул и на нем к письменному столу, где стоит пишущая машинка. Но это сейчас, а что будет в недалеком будущем, не знаю. Лечения от моей болезни нет, и не будем больше о болезни.

Обращаться к секретарю горкома я считаю неудобным: уж не такая я персона, чтобы отвлекать его от дел быстротекущей жизни. У него их и без меня много. А так попыток получить работу на дому было немало, об этом я уже Вам писал. Право же, иногда думаешь: зачем такого дурака держали на ответственной работе, раз ему ничего нельзя доверить? Впрочем, иногда удается подработать печатанием на машинке. Но, Вы понимаете, хочется делать работу по душе, отдавая все накопленное за годы.

Обращался ли я в гороно? С официальным письмом — нет, а с непосредственными предложениями — неоднократно. В частности, и для печатания на машинке материал поступает именно из гороно. Но на большей работе они меня использовать не хотят или не могут. А я, понимаете, никак не могу убедить себя в том, что в голове у меня слежавшаяся солома.