Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

«…И как быстро промчалась жизнь! И несмотря на все тяжелое, что было в ней, мы ее не обидели, не запятнали! И — не перестали ее любить. Да, мой дорогой, никогда не думала, что человек за каких-нибудь десять дней может еще раз прожить жизнь в семьдесят лет…»

«…Хотелось бы сейчас еще о многом с тобой поговорить, но ты, пожалуй, будешь смеяться: что это старик разболтался и задурил? Может быть, действительно лучше на этом кончить. А так как спать все равно не хочется, полежать и помечтать о том, чтобы нам еще прожить, сколько положено, без горя, забот и лишений. В такой же нашей любви, близости и дружбе, как до сих пор. Вот это я тебе сейчас и желаю, моя любимая. Спокойной тебе ночи!..»

«…Уже совсем поздно. Пожалуй, пора заканчивать. Спокойной ночи! Пусть снятся тебе хорошие сны!..»

Отец умер через год после золотой свадьбы. Пока болел, я наивно надеялась, что такая любовь не может не одолеть смерть. В действительности же настоящая любовь сильнее смерти всего лишь тем, что переживает любимую или любимого, не оставляя пустоты в душе того, кто продолжает жить.

…Десять лет назад мы трое — мать, отец и я — посадили каждый по ели. Не ели, конечно, елки, елочки. Едва высунувшиеся из травы, они были такие махонькие, что их легко было не заметить и растоптать. Посадили мы их не потому, что помнили старый завет: каждый человек должен посадить за свою жизнь хотя бы одно дерево. И уж, разумеется, не для того, чтобы оставить свой след на земле: у всех нас были другие дела и заботы, и мы не очень-то задумывались над тем, что дадут наши елки в будущем человечеству. Просто в этом выразилась потребность наших сердец — сердец горожан — чем-то отблагодарить подмосковную благодать за тот заряд сил, какими держались мы потом — в труде, заботах, болезнях — до следующего года.

Посадили мы елки в чужом саду, возле чужой дачи, не зная, не загадывая, вернемся ли еще когда-нибудь сюда. Но пока судьба ко мне милостива, и который уже год удается на лето приезжать сюда же, вот к этим елкам… Десятилетний возраст для дерева — пора младенчества, и понемногу все три растут. А одна — та, которую посадил отец, — опередила сестер, вырвалась, и вот уже раскинулись над землей ее ветви…

Память об ушедших близких нам людях храним мы в сердце, их образ и весь их духовный мир стремимся вобрать в себя вместе со своей к ним любовью. Чтобы жили они в нас, пока живем сами. Но есть еще и символы нашей благодарной нестареющей памяти, любви к ушедшим. Это могилы, памятники, портреты, которые мы, пока живем, украшаем цветами. И еще письма, которые мы храним как самые ценные реликвии и, когда позволяют время и силы, перечитываем, жадно вглядываясь в родной почерк…

Телеграфным был текст последнего письма моего отца. Он умирал. Он уже не мог писать и поэтому диктовал накануне дня моего рождения: «Родная! Поздравляю. Всей душой, сердцем, мыслями с тобой. Желаю только одного: пусть всегда в твоей жизни все тяжелое отступает перед величием духа, щедростью сердца. Очень, очень люблю тебя».

А в те же минуты, задыхаясь от горя, диктовала я в телефонную трубку телеграмму ему в больницу: «Дорогой папа! Сегодня я, как всегда, с тобой. Все лучшее во мне — твое и мамы. Всем достигнутым в жизни обязана вам обоим. Очень, очень жду тебя». Вместо номера принятой телеграммы я услышала: «Не плачьте, он поправится и вернется».

Он не поправился и не вернулся. А для меня теперь символ памяти об отце — посаженная им елка. Вон как тянет она ветви навстречу солнцу и людям! Быть может, это символ и его завещания? Ведь величие духа и щедрость сердца бывают неброскими, как неброско растет, затерявшись среди других деревьев, посаженная отцом елка. Как неброска профессия телеграфистки, умеющей передать по бездушному телефонному кабелю тепло своего сердца тому из тысяч ее абонентов, кто в нем нуждается…

Эти розы от него, мама. От того, кто любил тебя. Всю сознательную жизнь. С того времени, когда еще мальчишкой носил гимназическую форму, до последнего вздоха. Наверное, если бы мог, он благословил бы тот страшный миг за то, что ты была рядом. За то, что он еще успел увидеть твое склонившееся над ним лицо, перед тем как наступил вечный покой.

Он говорил не раз, что твоя красота не увядает с годами. Быть может, потому, что она всегда озарена любовью — его и твоей?..

Если бы он был поэтом, он бы наверняка написал гимн любви. Так же, как ты сочинила бы ему реквием, будь ты музыкантом. Но свои стихи и песни вы слагали без слов и нот. Впрочем, поэмой и музыкой была сама ваша жизнь. Из такой жизни не уходят — ведь он остался в тебе и с тобой.