Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

И еще Михаил шутил: «Вот уеду, увезу дождь, а к вам пробьется солнце». Он хотел, чтобы нам стало веселее, радостнее. И его рябина еще простоит на нашем столе, пока не догорит до конца…

Семья мамы жила в Риге. Мой дедушка был среднего роста, всегда чисто и аккуратно одет. В лице у него было что-то цыганское. Небольшая бородка аккуратно расчесана. В шестьдесят пять лет у него не было ни одного седого волоска. На носу — старомодное пенсне на шнурочке: читая газету, он его надевал. Исключительный жизнелюб, редкостный оптимист, всегда доброжелателен, приветлив. Любил петь, постоянно потихоньку что-то напевал. Не отказывался и от рюмки вина. Мировыми проблемами интересовался, но мировоззрение его было традиционным. Мир сотворил бог и правит им, как считает нужным. Неправильно думать, что бог управляет каждым человеком особо. Человек свободен и может делать и хорошее, и плохое. А это уже зависит от его ответственности перед людьми, перед миром и перед богом. Жизненная философия дедушки выражалась примерно в следующих словах: «Оглянись на себя и точно будешь знать, чего нельзя делать другому». И эта философия не позволяла ему никогда никого обижать. Дедушка был верующим, но не фанатиком. И если бы ему дали право выбрать смерть или предательство, он выбрал бы первое, что впоследствии и подтвердилось в гетто.

У них с бабушкой было семеро детей. Моя мать старшая. Был дедушка рабочим, потом бригадиром, жили небогато. По реке, как плоты, плавали бревна, скользкие и блестящие. Рабочие с загорелыми лицами и черными руками вытаскивали их из воды длинными баграми. Дедушка даже в семьдесят лет выпрыгивал из лодки на эти бревна так быстро и ловко, словно выходил на берег, на твердую землю. Так же ловко измерял длину и толщину бревен, редко обращаясь к рулетке и оценивая их на глаз.

В рабочей бригаде обращал также на себя внимание латыш-атлет с красным лицом. Звали его Эльмар. Однажды он положил свои могучие руки на плечи дедушке и сказал: «Ты, Абрам, не только большой специалист, но и тонкий, чуткий человек». В бригаде кроме дедушки были одни молодые латыши.

В домашнем быту дедушка ни во что не вмешивался. Здесь всем управляла бабушка. Жили дружно, с любовью. Жизнь их текла тихо и спокойно. Дедушка шутя и не без гордости говорил, когда освободили Латвию: «Советская власть сделала меня стариком — дала пенсию и сказала: пора отдыхать». Он действительно был счастлив тем, что сама власть заботилась о его старости.

Наступили печальные дни сорок первого года.

Второго июля около двух часов ночи раздался громкий стук в дверь, от которого затряслись стены. Все вскочили затаив дыхание. Видимо, стучали какими-то тяжелыми предметами. Дедушка подбежал к двери, открыл. На пороге стоял хорошо сложенный офицер в форме полицейского. В руке у него был пистолет. За офицером виднелся еще один с автоматом в руках. Дедушка сразу узнал Эльмара, как и тот дедушку. Эльмар приказал первому офицеру стоять у дверей, а дедушке идти вперед и показывать комнаты. Они остановились, и опять, как когда-то, Эльмар положил свои могучие руки на плечи дедушке и сказал: «Ты, Абрам, меня не должен бояться — мы оба рабочие люди. Я главный офицер семи полицейских районов. Верь мне: тебе и твоей семье никто ничего плохого не сделает». И далее он предупредил дочерей дедушки, что в ночь со второго на третье июля будут обыскивать все еврейские квартиры Риги и что всех еврейских мужчин от двадцати до пятидесяти лет заберут на работы. Кроме того, будут взяты несколько сотен женщин для потребностей немецких офицеров. После пьяной оргии жертвы будут расстреляны.

Стояла глубокая ночь. Дедушка сидел с отсутствующим взглядом и ни на что не реагировал. Он сразу превратился в глубокого старца, да ведь ему и шел девятый десяток! Наконец он пошел в столовую молиться.

Несмотря на принятые меры, зятьев дедушки забрали. Дочерей оставили, так как подбирали только блондинок. А дедушка все повторял: «Кто же Эльмар? Ведь он латыш и пособник немцев. Как он может защищать евреев?» Взятых мужчин немцы расстреляли. Об этом сообщил дедушке Эльмар, заходивший к нему еще несколько раз. Но он, разумеется, не мог избавить его семью от заключения в гетто. Оно было огорожено высоким забором из колючей проволоки. Было объявлено, что евреи, оставшиеся вне гетто, немедленно будут расстреляны. Другого наказания, кроме расстрела, для евреев не существовало. Но, несмотря на угрозы, никто не представлял себе, что может произойти массовое уничтожение невинных и беззащитных людей — женщин, детей, стариков.