Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

И все же, если существует некая тень надежды на ликвидацию системы Океании, то она связана именно с про-лами, с основной массой населения. Она даже конкретизируется - 85%; остальными социальными прослойками являются члены внутренней партии - 2%, и члены внешней партии - 13%. Тайно ненавидящий режим Уинстон размышляет: «А пролам, если б только они могли осознать свою силу, заговоры ни к чему. Им достаточно встать и встряхнуться - как лошадь стряхивает мух. Стоит им захотеть - и завтра утром они разнесут партию в щепки. Но!..»

И тут оказывается, что пролы озабочены совершенно иным. Оруэлл отчетливо видит невежество, низменность интересов, попросту их тупость 809 809 В связи с «проблемой очереди» интересны рассуждения писателя Д. Быкова о духовных и психологических последствиях тоталитаризма в современной России, которые явно перекликаются с оруэлловскими образами: «Вернулся главный принцип советской очереди: ненавидеть всех, кто впереди, и презирать всех, кто сзади. Страх убивает человечность быстрее всех иных пороков, он разъедает человеческое, как кислота, - вот почему в России почти не осталось человеческого. Казенного, службистского, кафкианского - очень много, но того, что делает жизнь жизнью, а страну - страной, почти не осталось. Не за что цепляться - и странна эта безумная привязанность к стабильности, при которой сохраняется и умножается только худшее» {Быков Д. Опыт о страхе. //Быков Д. Думание лиры: рецензии, статьи, эссе. СПб.: Лимбус-Пресс, 2009. С. 334). . Вслед за «Но!..» возникает отвратительная сцена драки двух пролов, женщин, из-за кастрюли, которые «давали» по талонам и за которыми стояла огромная очередь: «Две толстухи - одна с распущенными волосами - вцепились в кастрюльку и тянули в разные стороны. Обе дернули, ручка оторвалась». Вот на что на самом деле расходовалась энергия пролов, и только неисправимый утопист мог подумать, что эта энергия может быть направлена в какое-то организованное русло.

Тем не менее их объективно могучая энергия оставалась материальным фактором. И какой-то случайный поворот событий мог бы направить эту «устрашающую силу» на «что-нибудь стоящее». Этот сюжет, однако, в романе не развит, причем вполне сознательно и трезво. Реалист Оруэлл не видел в разрушительной силе пролов фактора позитивного, но оставлял тему за пределами повествования -для думающих читателей.

Все нормы и представления в Океании повернуты в сторону, противоположную нормальной с позиции обычной человеческой логики. Отсюда не просто идеологические, а основополагающие во всех отношениях лозунги, определяющие как государственный строй и социальные отношения, так и быт и частную жизнь в Океании:

Война это мир.

Свобода это рабство.

Незнание - сила.

Самое страшное преступление, содержащее в себе все остальные, это не какое-либо деяние, и даже не намерение совершить недозволенное. Это попытка начать думать чуть-чуть «не так», то есть по существу дела просто начать думать. За каждым человеческим существом наблюдает полиция мысли, располагающая совершенными техническими средствами, важнейшим из которых является «телеэкран», одновременно передающий стандартизированные, идеологически целесообразные сведения, наблюдающий за всеми подданными, за их поведением и даже эмоциями и дающий указания о том, как себя вести в данный момент, например, как правильно делать утреннюю зарядку, не уклоняясь от выполнения трудных упражнений.

«Мыслепреступление нельзя скрывать вечно. Изворачиваться какое-то время ты можешь, и даже не один год, но рано или поздно до тебя доберутся». Результат неизбежен. Раньше или позже, но виновного в мыслепреступле-нии заберут, и он будет уничтожен, или, как было принято называть это в Океании, «распылен». Затем последует его исключение из всех прошлых документов, которые будут переписаны. Специальные чиновники «минправ» (министерства правды) только тем и занимаются, что «выискивают в прессе и убирают фамилии распыленных, а следовательно, никогда не существовавших людей».

Для любого тоталитарного социума характерна откровенная и циничная переделка истории, что было наглядно продемонстрировано и в СССР, и в нацистской Германии. На это в 1932 году обратил внимание Троцкий: «Каждый новый слой, поднявшийся к власти, имеет склонность приукрасить свое прошлое. Так как сталинская бюрократия не может, подобно другим правящим классам, искать подкрепления на высотах религии, то она создает свою историческую мифологию: прошлое всех тех, которые противостояли ей, она мажет в черный цвет; наоборот, собственное прошлое она окрашивает самыми яркими цветами спектра. Биографии руководящих деятелей революции переделываются из года в год, в зависимости от изменения состава правящего слоя и роста его претензий. Но историческая материя оказывает сопротивление. Как ни велико рвение официальных историков, но они связаны архивами, периодической печатью прошлых лет, старыми статьями, в том числе и статьями самого Сталина. Вот где корень зла!»