Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

Символ власти - сапог (военный сапог Сталина, Гитлера, Муссолини), не просто наступающий на человеческое лицо, а все глубже вдавливающийся в живую его ткань. Вот истинное лицо тоталитаризма, если очистить его от всевозможных благочестивых оберток и пропагандистских вывертов. А одна из важнейших тем книги - тема войны. Она непосредственно связана со временем, когда задумывалось и создавалось произведение - в годы испанской и мировой войны, в период «холодной войны» и ядерного противостояния США и Советского Союза, руководство которого прилагало все силы для того, чтобы ликвидировать американскую атомную монополию руками многочисленных советских агентов и ученых, за которыми зорко следил глаз «Большого Брата» (в данном случае Л. П. Берии, курировавшего советский атомный проект).

На первый взгляд в романе представлена пугающая, приводящая в ужас иррациональная неизбежность войн, покорной готовности человеческого стада жертвовать жизнью во имя сохранения и господства своей тоталитарной системы. Люди, составляющие это стадо, у Оруэлла жалки, уродливы, но вместе с тем трогательны в своей беспомощности. Однако оказывается, что эти самые войны - не более чем пропагандистский прием для одурачивания толпы. Действительные войны с применением атомного оружия остались в прошлом.

Теперь, когда развертывается действие романа, в мире существуют только три сверхдержавы. Одна из них - Океания, где происходит действие, - постоянно находится в союзе то ли с Евразией, то ли Остазией, вместе с одной из которых якобы воюет с третьей. С кем воевала Океания вчера (в нее входят бывшая Великобритания, бывшие США и другие теперь не существующие страны) и с кем она была в союзе, никто не знает, потому что история постоянно переписывается, и то, что происходит сегодня, для населения - факт абсолютный, нерушимый и вечный, причем опрокинутый в прошлое: существует только то прошлое, каким его желают видеть правители нынешнего дня.

То и дело публикуются победные сводки, то и дело в Лондоне рвутся ракеты, убивая мирных обывателей, о чем забывают буквально через минуты. Но все это - войны фиктивные, не происходящие на самом деле. Они совершенно необходимы, чтобы непрерывно соблюдалось военное положение, чтобы население пребывало в страхе и покорности. Страшнее внешних врагов - враг внутренний, олицетворяемый все тем же Голдстейном и его тайным братством, которое оказывается таким же фантомом, как и внешние противники. Зато периодические публичные казни «изменников», «шпионов» или же просто пленных (хотя непонятно, каких именно пленных, если войны на самом деле нет?! - фантасмагория продолжается) - достойное зрелище для толпы, которая благодаря этим зверствам оказывается еще более свирепой и бесчувственной, единой в полном отсутствии нормальных человеческих эмоций, вдохновляемой лишь кровавой жестокостью. Один из персонажей рассказывает:

«Красивая получилась казнь... Когда им связывают ноги, по-моему, это портит картину. Люблю, когда они брыкаются. Но лучше всего конец, когда вываливается синий язык, я бы сказал, ярко-синий. Эта деталь мне особенно мила».

Отдельными порой кажущимися случайными мазками Оруэлл показывает, что тоталитарная система обречена на экономическое прозябание, что жестко регулируемое плановое государственное хозяйство, не дающее выхода частной инициативе и свободному рынку, неизбежно влечет за собой все большие и большие трудности для всего населения, кроме членов внутренней партии, то есть крохотного правящего слоя. Вот картина дома «Победа», в котором живут чиновники средней руки:

«От стен и потолка постоянно отваливалась штукатурка, трубы лопались при каждом крепком морозе. Крыша текла, стоило только выпасть снегу, отопительная система работала на половинном давлении».

Питаются люди отвратительными заменителями, одежду выдают по талонам (на год герою романа Уинстону полагается три тысячи талонов, а пижама стоит шестьсот). При этом пропаганда непрерывно твердит об экономическом процветании страны и ее населения, а статистика -всего лишь количественная ложь, являющаяся одним из пропагандистских средств:

«Весьма вероятно, что обуви вообще не произвели. Еще вероятнее, что никто не знает, сколько ее произвели, и, главное, не желает знать. Известно только одно: каждый квартал на бумаге производят астрономическое количество обуви, между тем как половина населения Океании ходит босиком... Лезвий не стало несколько месяцев назад. В партийных магазинах вечно исчезал то один обиходный товар, то другой. То пуговицы сгинут, то штопка, то шнурки; а теперь вот - лезвия. Достать их можно было тайком - и то если повезет - в “свободном” рынке».