Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

После концерта нас пригласили отужинать в местном Дворце Съездов, и я прихватил туда свой портативный японский магнитофон с намерением, когда начнутся разговоры на интересующие меня темы, я незаметно включу его, а затем, уже в Нью—Йорке проиграю запись своим чёрным друзьям. В доказательство процветания расизма на Юге. Вот это и станет на этот вечер моей миссией.

Концерт прошёл отлично. Публика принимала нас с энтузиазмом, и к нашему удивлению, чем чернее мы играли, тем им больше нравилось. Что за парадокс? Играешь чёрную музыку, приезжаешь, к примеру, сюда, но тебе не дадут сыграть её здесь, если ты чёрный. Но если ты — белый, но играешь чёрную музыку, перед тобой всюду открыты двери. Странно. Никак мне этого было не понять. Никогда, да, никогда и не хотел бы этого понять. К тому времени я уже знал наверняка, где настоящие корни и никому не удастся переубедить меня. В чёрном.

Все эти известные политические деятели, которых я встретил на приёме, предоставили мне роскошный материал, с которым я мог без тени смущения появиться в Нью—Йорке. «О, да! Мы с женой собираемся завтра поутру на охоту. Приглашаю вас всех, ребятки, уверен, у меня найдутся и для вас отличные ружья. Вы получите громадное удовольствие от охоты. Ну как, согласны?» Кругом радостные, улыбающиеся лица. Как нам здесь нравилось! Ужин — великолепен, вино отличное, а затем стали разносить всем белую молнию.

Но вот вдруг было произнесено это магическое слово. «Нигер!» Словно механического зайца выпустили на стадион, и все гончие начали его преследование. «Ты когда–нибудь держал в руках старый добрый Браунинг? Великолепное оружие. Как–то я одним выстрелом уложил десятерых нигеров. Мы ещё поговорим с тобой, парень, о подробностях предстоящей охоты. Уверен, тебе понравится». Под столом, на моих коленях работал портативный японец, и поверьте, записан был отличный материал. Когда же подали белую молнию, я обернулся, строй копов охранял наш стол, и я возненавидел каждого из них. Впрочем, то было замечательное время. И тревожное. Мне нравился каждый прожитой мною день. Сознание того, что однажды Юг перевернётся, придут изменения, и Америка с новыми силами бросится вперёд.

Ещё один концерт, и ещё один штат в южном направлении. Лицом к лицу, с обжигающим дыханием. Впервые в Миссисипи. В гостинице Холидей–Инн парень за стойкой регистрации отказал Сонни, узнав, что он вместе с нами. Боб Левин, наш гастрольный менеджер, бросил ему перчатку:

— Так, слушай меня внимательно, мистер, мы останавливались уже много раз в ваших гостиницах. Мы собираемся потратить в них много денег и провести много времени в ваших номерах, разъезжая по городам, а ты отказываешь моему технику в месте, где он мог бы провести ночь? Знаешь ли ты, что будет, если один из самых величайших музыкальных коллективов из Англии откажется от одной из ваших гостиниц? Одному чёрному и одному еврею из Нью—Йорка отказали в проживании в вашей гостинице! И кто? Ты, грязная шмакодявка!

Тигром он набросился на парня. Кати, его подруга, стояла у входа в гостиницу с гордо поднятой головой и расправив плечи. Она была рада за своего старика, как, впрочем, и всегда.

В дверях появился Питер Грант, своей огромной фигурой он заслонил солнечный свет, проникающий в вестибюль, и со своим ист–сайдским выговором произнёс:

— Эрр, в чём дело, Боб? Неприятности?

Парень за стойкой тут же переменился. Мы сломали лёд. Думаю, это была первая гостиница на всём Юге, которая, благодаря нам, изменила своё мировоззрение задолго до появления закона о равных правах.

Этот день был наш. Мы праздновали победу. Мы гордились, особенно был счастлив Боб Левин, но наше радостное настроение оказалось недолгим. Колизей был пуст, концерт отменён. Весь остаток дня и вечер мы просидели на двенадцатом этаже нашей гостиницы. Я, Майк Джеффери, Час Чандлер и Дик Кларк, телерепортёр. Внизу, из окна номера Дика виднелся город, погружённый в вечерние сумерки, мы в растерянности молчали, говорил один только Дик, он говорил что–то об Америке с её яблочным пирогом, даже о расовом законе, как они его тут понимают. Несмотря ни на всё, он возмущался им, хотя ему и приходилось уживаться с действительностью. Он попытался нам что–то объяснять, живя у себя в Англии, где нет такого большого чёрного населения как здесь, мы почти ничего об этом не знали. Он был, конечно, прав. Реальность, как таковая, это совсем другое. Реальность, с которой мы столкнулись впервые здесь, и хотя мы выдержали бой, но Сонни пришлось поселиться в отдельно стоящем от основного здания флигеле. Концерт был отменён, многие потеряли из–за этого свои деньги. А Сонни отказано в посещении бара и ресторана, те принадлежали частному клубу, а не гостинице, и у владельцев были на этот счёт свои установленные правила.