Марк Яковлев - Бродский и судьбы трех женщин

Актерский способ, как читают профессиональные актеры: с четкой дикцией, с декламацией, с театральным жестом. Так красиво читали, например, Михаил Козаков и Сергей Юрский.

У Барышникова – личный способ чтения стихов Бродского. Так может читать только человек, близко знавший поэта на протяжении длительного времени, человек, читающий фактически свои собственные воспоминания о рано ушедшем друге.

И сравнивать эти три разных способа чтения между собой, как это неосмотрительно сделал ваш покорный слуга на званом обеде в Лондоне, неправомерно.

Нельзя сравнивать груши и яблоки, можно сравнивать только в рамках одного способа: чье чтение вам больше нравится: Бродского или Милоша? Козакова или Юрского?

А сравнить личное чтение Барышникова просто не с кем, потому что из близких друзей Бродского со сцены его никто не читает. Зрителю остается сравнивать личное чтение Барышникова только с собственным внутренним чтением.

Поэтому и писать о «личном чтении Барышникова» можно только лично, как частное лицо, основываясь на своем внутреннем представлении о звучании любимых тобой стихов Бродского и сравнивая их со стихами, отобранными режиссером и прочитанными актером.

Барышников говорит, что никогда раньше, до спектакля, не читал Бродского на публике. Это не совсем так. Первый раз я услышал, как Барышников читает Бродского в известном телесериале «Sex and the city» в 2004 году. Вспоминаю ситуацию: моя жена и дочь смотрят в гостиной бесконечный телесериал, а я сижу в это время в своей комнате, «не шалю, никого не трогаю, починяю примус» (читай: компьютер). Вдруг в комнату врывается дочь и кричит, как на пожаре:

«Пап, беги быстрее! Смотри! Барышников читает твоего любимого Бродского!»

Тогда я впервые и услышал «личное чтение» Барышникова:

Барышников играл в телесериале русского художника Александра Петровского и читал стихи своей возлюбленной Кэрри, а та, открыв от неожиданности рот, внимательно слушала. Когда ее партнер закончил читать, она сказала, что у нее было много возлюбленных, но еще никто и никогда не читал ей стихи.

Мне запомнились три танца, исполненные Барышниковым в спектакле, на стихи Бродского: «Бабочка», «Портрет трагедии» и «Цветы». Но это не три иллюстрации к стихам поэта, а скорее три отражения этих стихов в движении. Отражения зависят от зеркала, а зеркало спектакля – это Михаил Барышников!

Все три танца связаны между собой и постепенно, шаг за шагом приближаются к зрителю. Первый танец – «Бабочка» – исполняется внутри полностью закрытой веранды, второй танец – «Портрет трагедии» – внутри веранды, но при открытых дверях и почти на ее пороге, а в третьем танце «Цветы» герой выходит на авансцену, к зрителям. Таким образом создается эффект, при котором поэт с каждым новым шагом как бы возвращается из бесконечности и все ближе и ближе подходит к зрителям.

Бродский говорил, что «Бабочка» – одно из его самых любимых стихотворений. Оно написано поэтом мастерски в стиле ломаной траектории полета бабочки и, конечно, на ту же «вечную тему»:

Барышников исполняет танец «Бабочка» внутри танцплощадки-веранды, еще за плотно закрытой стеклянной дверью, и мы видим через стекла веранды и двери бьющиеся руки актера, как крылья бабочки. Бабочка пытается вылететь наружу, мечется, бьется о стекла веранды, но двери закрыты, веранда герметична и бабочке суждено умереть там, внутри того времени, « в пределах дня ».

Мне показалось, что танец «Бабочка» является точной метафорой возможной жизни и смерти самого Бродского, одним из вариантов его судьбы, если бы поэт остался внутри «герметичной веранды» под названием «возлюбленное отечество». Жить внутри «герметичной веранды» им обоим, и Бродскому, и Барышникову, было невмоготу. Бродский звал Барышникова, как младшего брата, уменьшительно-ласкательным именем Мышь (вероятно от Михаил – Миша – Миш – Мышь), а себя представлял и рисовал Котом. На 40-летие Барышникова в январе 1988 года Бродский подарил другу свою фотографию с такой надписью: «Страна родная широка, но в ней дожить до сорока ни Мыши, ни ее Коту, – невмоготу».