Марк Яковлев - Бродский и судьбы трех женщин

Пытаясь исключить «излишнюю заумность», режиссер отбирал для спектакля наиболее простые, зачастую ранние стихи Бродского, которые понятны, казалось бы, любому, даже неискушенному в поэзии слушателю. Но в том-то и заключается колдовство настоящей поэзии, что сколько ее ни упрощай, результат все равно получается бесподобным. Как сказал другой нобелевский лауреат по русской литературе:

«Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту».

Имя Иосифа Бродского первый раз Барышников услышал студентом в Ленинградском хореографическом училище в середине 60-х годов. Его однокашница принесла в училище стихи Бродского, напечатанные на тонкой бумаге, и предложила Михаилу их почитать, предупредив, чтобы никому не показывал, так как за чтение опального поэта их могли исключить из училища. Барышников сразу понял, что стихи из другого мира, темы которых не имели ничего общего с окружающей серой действительностью.

Потом, уже после возвращения Бродского из ссылки, Михаил увидел поэта и слышал, как он читал «Большую элегию Джону Дону» в ленинградском ВТО. После чтения, выходя с толпой из здания, Барышников краем уха уловил, как кто-то предложил Бродскому «перекусить в ресторане ВТО». Бродский посмотрел на этого человека словно на ненормального и сказал: «Ты с ума сошел?!». Этот ответ Бродского произвел на Барышникова сильное впечатление и много сказал ему о бескомпромиссном характере поэта.

Но в Ленинграде Михаил не был лично знаком с опальным поэтом. Что ни делается, все к лучшему: в противном случае Барышников попал бы в черный список и его бы никогда не выпустили за границу на гастроли. Знакомство произошло в 1974 году в Нью-Йорке в доме Мстислава Ростроповича.

Дружба Бродского и Барышникова продолжалась 22 года, до самой смерти поэта, однако спектакль не о дружбе. Бродский был на 8 лет старше Барышникова, их отношения скорее напоминали отношения между старшим и младшим братом.

И спектакль, повторю еще раз, это не разговор Гамлета с тенью отца, а диалог осиротевшего младшего брата, находящегося по эту сторону бытия, с тенью старшего брата, находящегося уже по ту сторону стены-бытия, в бесконечности.

Бродский для Барышникова был университетом – это было мне понятно давно.

Младший брат многому научился у старшего, и не важно, что один был поэтом, а другой – хореографом. Современное искусство – единый многогранный кристалл, на разных гранях которого – поэзии, музыки, театра, живописи, хореографии – отражаются наши представления о мире. Об этом мире и том.

И те представления о мире, которые Барышников получил от Бродского, он зачастую переносил в свою авангардную хореографию. Но мне было непонятно обратное: кем был Барышников для Бродского?

И только посмотрев спектакль, мне стало ясно: Барышников – Брод Бродского и его зеркало, отразившее стихи друга в движении, в танце. Барышников в руках режиссера Херманиса – кисть Бродского, которой нарисована «часть речи» поэта.

Забвение грозит только тем, кто известен. «Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали!», – писала Марина Цветаева. « Из забывших меня можно составить город», – говорил Иосиф Бродский. Спектакль «Бродский – Барышников» – это еще одна попытка отдать дань памяти рано ушедшему старшему брату, которого невозможно забыть.

С каждым новым танцем герой все ближе и ближе приближается к зрителям. Танец «Цветы» в стиле японского театра кабуки он исполняет уже на авансцене, и мы можем хорошо видеть работу его рук и мимику лица.

Последний танец в спектакле – это цветы на могилу друга, единственное место, где и цветы находят свой покой: «Цветы! Наконец вы дома».

В спектакле «Бродский – Барышников» много метафор, работающих на основную тему.

Это и электрический щиток, что периодически искрит от короткого замыкания: то ли искра Божья, то ли инфаркт миокарда, которых у Бродского было несколько.

Это и допотопный будильник, того и гляди – прозвенит: ваше время истекло!