Марк Яковлев - Бродский и судьбы трех женщин

«Счастливые посмотревшие» делятся с «несчастными опоздавшими» своими впечатлениями о спектакле «Бродский – Барышников».

Третью попытку посмотреть спектакль поколение «Пепси» уже взяло в свои руки и мы вошли в зал за 15 минут до начала представления. Я еще успел сфотографировать пустой зал, где через 15 минут не будет ни одного свободного места, и одинокую декорацию на сцене, играющую важную роль в спектакле (во время спектакля фотографировать было запрещено).

Декорация спектакля: застекленная танцплощадка-веранда в доме отдыха наших родителей конца 50-х годов прошлого века – «застекленный куб времени».

А может быть, это провинциальная железнодорожная станция, «вокзал для двоих», с которого один уехал в бесконечность, а второй читает его стихи и зовет вернуться.

Надо заметить, что во всех действиях – перед спектаклем, во время спектакля и после него – было много удивительных совпадений, начиная с «не своего места» в зрительном зале, на которое я попал случайно, и заканчивая словами дочери, словами человека из поколения «Гугл», сказанные отцу, человеку из поколения «Пепси», после спектакля.

Из застекленной танцплощадки-веранды в доме отдыха наших родителей конца 50-х годов прошлого века где-нибудь под Ленинградом или на Рижском взморье, из застекленного куба времени, когда Бродский только начал писать стихи, выходит на сцену усталый немолодой человек, в пиджаке, наброшенном почти на голое тело, в ботинках, одетых на босу ногу, с видавшим виды потертым чемоданчиком, садится на скамью, достает из чемоданчика старинный будильник, бутылку любимого Бродским виски «Jameson», книгу стихов издательства «Ардис» и начинает что-то тихо читать себе под нос, почти что про себя. Вот для чего Господь усадил меня в самый первый, «нулевой» ряд: чтобы я мог расслышать обрывки этих еще туманных слов: «Мой голос торопливый и неясный», «Страстная. Ночь»… и вдруг, как будто в моем мозгу кто-то толкнул с горы первый пробный камень, покатилась вниз лавина почти забытых строк:

«Разговор с небожителем» был самым первым стихотворением Бродского, которое я прочитал в своей жизни, в 1977 году на ветхих, пожелтевших листочках самиздата, привезенных моим коллегой по работе из Ленинграда, и именно с первой строки моего первого стихотворения Бродского начался спектакль «Бродский – Барышников»!

Вспомни и ты, читатель, какое первое стихотворение Иосифа Бродского ты прочитал?

Когда и где это было?

Несмотря на внешние совпадения с Бродским (актер, пытаясь закурить, отрывает у сигареты фильтр; пьет любимый Бродским виски и т. д.), человек на сцене – это не Бродский и даже не Барышников – это герой спектакля. И герой действует по четко заданному режиссером плану. Понять, в чем же состоит этот план и что хотел сообщить режиссер зрителям, какую послать им весть, – наша задача.

Бродский говорил, что для поэта естественно написать пьесу. Сам он написал две пьесы: «Мрамор» и «Демократия», однако, по словам Барышникова, не для того, чтобы их ставить, а для того, чтобы читать.

Но поэт не сказал нам другого: естественно ли театральному режиссеру ставить поэзию? На этот вопрос и пытаются ответить Херманис и Барышников.

Иосифа Бродского переводили много и на разные языки. Недавно появились еще два новых и необычных переводчика: Херманис перевел поэзию Бродского в спектакль, а Барышников в танец и, как проводник режиссера, преподнес нам этот перевод.

Бродский считал, что поэт – орудие языка. Единственный актер на сцене в спектакле «Бродский – Барышников» – орудие режиссера. Актер перед постановкой в Нью-Йорке сам говорит об этом в интервью Александре Свиридовой: «Я делаю то, что мне полагается делать». А делать полагалось герою спектакля по замыслу режиссера очень непростую актерскую работу.

По мере чтения «невеселых стихов» Бродского усталый и немолодой герой, который в начале спектакля неуверенно двигается внутри танцпло-щадки-веранды из угла в угол, во второй части спектакля оживает и превращается если не в юношу, то в молодого мужчину, исполняющего три великолепных танца по мотивам стихов Бродского.