Марк Яковлев - Бродский и судьбы трех женщин

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
И скажу, как называются созвездья.

И звездочет отсчет ведет
от точки праведного беспокойства
за судьбы неустройства из-за грамматики
отсутствия. Ведь буквы где-то рядом —
без них молчание и треугольникам, и числам.
Как числам петь без букв?

Но любовью был зачат, взорвавшись,
звездный миг, и Человек тот не погиб.
Он все еще творит и по звезде шагает
и от звезды к звезде грамматику слагает
в цвете в цифре в букве в ноте
и в цирке на арене. Так парашют,
шатер звезды, как одинокий пламень маяка,
молчит. И нежно плачет свет бытия.
Звезда о вечности страдает и не знает,
что вечностью она больна и болью этого
страдает. Как любовь, она одна у маяка.
Во множестве созвездий.

Платонову поверить… нечаянная жизнь
диковинно остановилась
а на дворе – сиротство
осиротелость – даже от врагов
и вечность времени остановилась
и тишина далекая молчит
не жизнь – остервенелое терзание,
а безупречно безоблачное будущее
неосуществимо совершенно
Платонову поверить
как в Котлован заранее залечь
и жить там некуда
там лишь живут заочно
в величии аутичной пустоты

Юпитер вдруг черным стал
и миру показался страшным
и в эту черную дыру
бесстрашно ступил Платонов
закрыл глаза – и все исчезло
лишь пятна беспокойные
блеснули в непроглядье
и закружились в черной пустоте
где зеркало возникло странно как во сне
так и не смог которого он вспомнить.
Но Котлован как черная дыра утопии:
антиутопия гротеск и тщетности
трагическое осознание. И не спасут
нас никакие знания. И до Юпитера
все так же далеко.

Картофельное поле Картофельное поле как преисподняя
выложенная кирпичом коричневого ужаса
Бежать! Куда?
В мир домиков картонных и разноцветных
как монпансье, как фантики, как карамель?
Картофельное поле расстелилось безнадегой
но не поднялось, не встало никогда с колен
оно как данность трагического измерения
и будто не бытует, хотя и вечно как идея.
Платон сказал бы, что оно, картофельное поле,
рождается и гибнет, но не существует вовсе
лишь в страшном сне распаханного ужаса
картофельно неотторжимого как текст
Платонова о месте, которого и вовсе нет.